— Что? — переспросил железнодорожник. — А-а, нет… — Он улыбнулся. — У нас нельзя ошибиться. У нас ведь пассажирский через сутки ходит. Один поезд, — пояснил он. — У нас так и дни считаются: сегодня — поездной, завтра — нет…

— Да, верно, — согласился Геннадий Петрович. — Ждать нечего. А как туда пройти?

— На МТС? А туда дорога одна, не собьетесь, — сказал железнодорожник. — Вот так пойдете, — указал он флажком, — а за тем колком, за рощицей той, одним словом, увидите поселок.

Геннадий Петрович посмотрел. Далеко в поблескивающей под солнцем, ровной, как стол, степи, казалось — у самого горизонта, одиноким дымчатым островком стояла рощица. Он перехватил чемодан из правой руки в левую.

— А вы ремнем за ручку — и через плечо, — посоветовал железнодорожник. — Способнее будет.

— Нет, ничего.

— А то, может, веревки кусок найти?

— Нет, нет, спасибо.

Попрощавшись с железнодорожником, он пошел не оглядываясь по неширокой степной дороге. Собака полаяла ему вслед и затихла, и теперь только снег чуть слышно поскрипывал под ногами. Чемодан оттягивал руку, он перехватил его раз, затем другой и пожалел, что не взял у железнодорожника веревки.

«А все-таки свинство, — подумал он, — могли бы и встретить…»

Он остановился, поставил чемодан и достал из кармана папиросы. Солнце, перевалившее за полдень, пригревало совсем по-весеннему, но снег, утыканный рыжеватыми былинками ковыля, лежал как литой, сверкая морозными искорками.

Геннадий Петрович сдвинул на затылок ушанку и осторожно присел на край чемодана. Полустанок уже едва виднелся, но до рощицы было все еще далеко. Он покурил, щурясь от режущей глаз белизны, посмотрел на теряющийся вдали — белый на белом — гребень железнодорожной насыпи.

Тишина была такая, будто все вокруг сговорилось и затихло, чтобы яснее показать ему границу между прежней жизнью и тем, что ждало его впереди.

— Ну что ж, — громко сказал он и прислушался, — посмотрим.

Покачав головой, он поднялся и, расстегнув пальто, снял поясной ремень. Усмехнулся при мысли о том, что сказали бы ребята, увидев его сейчас, и взвалил чемодан на плечо. Так было действительно легче, и он пошел, наклонившись вперед и крепко сжимая руками ремень.

До МТС он добрался в четвертом часу. На крыльце и в полутемном коридоре конторы толпились ребята — видно, приезжие. Он услышал, как кто-то сзади сказал: «Нашего полку прибывает».

Директора на месте не оказалось. Секретарша — некрасивая, веснушчатая, в резиновых сапогах и оренбургском платке, — увидев его, всплеснула руками.

— А за вами на Кучукпай лошадь послали. Ну и путаники у нас!

Она засуетилась, выбежала из-за своей грубо сколоченной загородки и отперла дверь в кабинет.

— Отдыхайте пока что, — сказала она. — Устали, должно быть? Раздевайтесь, у нас тепло…

«Вот ведь меняет улыбка человека», — подумал Геннадий Петрович.

— Спасибо, — сказал он. — Ничего.

В кабинете он сразу уселся на бугристый диван, зазвеневший под ним всеми пружинами, и вытянул ноги. Только теперь он почувствовал, как они гудят. Достав из кармана папиросы, поискал глазами пепельницу. У стола на некрашеном полу валялся раздавленный ногой окурок и несколько обгорелых спичек. Он закурил, поставив на валик дивана приоткрытую спичечную коробку. «Грязновато живут», — подумал он, глядя на пыльные, давно не беленные стены, на стол, заваленный бумажками и покрытый чернильными пятнами.

В дверь постучались.

— Войдите, — сказал он и обернулся.

На пороге стоял Сенька Яшин.

Секунду Геннадий Петрович смотрел, не понимая. В техникуме это был гладкощекий смешливый парень с упрямо торчащей густой щеткой рыжеватых волос. А у двери стоял полный лысоватый человек с жиденькими усиками на верхней губе. И все же это был именно Сенька Яшин, Сенька, Сенечка, и Геннадий Петрович бросился ему навстречу.

Они обнялись, поцеловались и похлопали друг друга по спине.

— Ты что же тут делаешь, бродяга? — спросил Геннадий Петрович.

— До твоего приезда был главным агрономом, — сказал Сенечка, улыбаясь и сжимая руку Геннадия Петровича влажными ладонями.

— Так-так… — растерянно сказал Геннадий Петрович.

«Вот это да», — подумал он. В облсельхозуправлении он слышал фамилию «Яшин», но как-то не обратил внимания, не до того было. Сенечка смотрел ему в глаза внимательно и ласково, все еще не выпуская его руку.

— А ты ничуть не изменился, — сказал он. — Такой же, как был.

— Ну что ты… — сказал Геннадий Петрович. — Мы сколько не виделись?

— Восемь лет, брат, восемь лет… — Сенечка наконец отпустил его руку и провел ладонью по голове, приглаживая набок редкие волосы. — Да ты садись, брат, я слышал, ты пешком шел, у нас тут разве встретят!

Они уселись на диван.

— Курить будешь? — спросил Геннадий Петрович.

— Спасибо, не курю.

— А мне помнится, курил.

— Баловался, — сказал Сенечка. — Ты где институт кончал?

— В Чкалове.

— Давно?

— Да вот прямо с корабля…

— Понятно, — сказал Сенечка. — А я, брат, на среднем застрял.

— Да… — проговорил Геннадий Петрович. — Вот уж никак не думал, что встречу тебя здесь.

— А ведь я знал, что ты приедешь, — сказал Сенечка. — Директор вчера сообщил. Готовьтесь, мол, Семен Иваныч, сдавать дела… Я, конечно, поинтересовался — кто, что. Говорит, некий Бычков Геннадий Петрович.

Он расхохотался, обнял Геннадия одной рукой за плечи и неожиданно умолк, будто споткнулся.

— Нет, ты молодец, — помолчав, тихо сказал он. — Я в тебя всегда верил. Давай-ка закурю ради встречи.

Он взял папиросу и, глядя на кончик ее, закурил, неловко и часто выпуская дым. Геннадий Петрович посмотрел искоса на его оплывшее лицо с преждевременными морщинками и черными точками угрей. «Вот ведь как облинял. Болен он, что ли? И притворствует, должно быть, по старой дружбе или из самолюбия. Делает вид, что ничего не случилось…»

— Ты, Генка, не думай, — все так же тихо сказал Сенечка, словно бы услышал мысли Геннадия Петровича. — Я ведь по-настоящему рад, что ты приехал…

Не докурив, он бросил папиросу на пол и тщательно придавил ее носком сапога.

— Женат? — спросил он, подняв голову, и улыбнулся.

— Женат, — улыбнулся в ответ Геннадий Петрович, испытывая сильное облегчение от перемены темы. Он достал из нагрудного кармана бумажник и вытащил фотографию.

— Ого, — сказал Сенечка. — Славная. А где она у тебя?

— В Чкалове, на один курс отстала, — сказал Геннадий Петрович.

Сенечка задумчиво посмотрел на фотографию и вздохнул.

— Эх, Генка, Генка, — сказал он. — Давно ли мы с тобой за девчонками бегали, а у меня уже своих двое, старшей седьмой год… А помнишь, как ты за Ленкой Зубаревой ударял, все хвастал, что летчиком станешь?

— А как же, — улыбнулся Геннадий Петрович. — В войну от девушек летчикам особое предпочтение было.

— Да-а… — протянул Сенечка. — Вот так-то. Рвались в небо, а жизнь к земле привязала…

Геннадий Петрович напряженно улыбнулся и потянулся за карточкой.

— Сюда возьмешь? — спросил Сенечка.

— Сама приедет, — нахмурился Геннадий Петрович, пряча фотографию в бумажник. — Она у меня по овощам специализируется. У вас тут как с этим делом?

— Узнаешь, — усмехнулся Сенечка, — не торопись. Сегодня ты еще вроде гость, вот только привечаем мы тебя плохо. Хозяева, видишь, разъехались. Директора в район вызвали, а секретарь по зоне из колхозов не вылезает. Так что со сдачей-приемкой придется до завтра потерпеть.

Он снова обнял Геннадия Петровича за плечи и ласково прижал к себе.

— Потерпим, — сказал Геннадий Петрович. — А как тут насчет ночлега?

— Ну, это пустяки, — сказал Сенечка. — У меня переночуешь.

— Удобно ли?

— Какие могут быть разговоры? Тем более квартира казенная, для главного агронома предназначена, имеешь полное право… — Он громко рассмеялся, заглянул Геннадию Петровичу в глаза: — Это я шучу, конечно… Ну, ты посиди здесь, отдохни, я скоро освобожусь.