Держась за него, я наклонился над ущельем. Какое-то здание, маленькое отсюда, очень современное — прямоугольность, белизна и стекло, дом отдыха или санаторий, — стояло на скале у самой реки. Среди горячих красок осени прохладно зеленела луговина, по ней бродили, щипля траву, две лошади — вороная и белая. Как редко случается теперь увидеть коня — да еще такого, сказочно длиннохвостого и длинногривого, свободного! Я вспомнил о Карабахе и еще, что Армения славилась лошадьми в библейские времена, об этом упоминает пророк Иезекиил.

Снизу донеслось едва слышное протяжное ржание. Хочешь не хочешь, пора было уходить. Рыжая безрогая телка, треща ветвями, вышла из кустов и остановилась, что-то жуя и глядя на нас волооким взором.

На обломке антаблемента сидела босоногая девочка в ситцевом выцветшем платье, с упавшей на смуглый лоб прядью волос. На земле стоял кувшин с мутно-розовой жидкостью и два граненых стакана. Это было «мачари», семидневное молодое вино, оно щиплет язык и пьется легко, но после второго стакана вам хочется обнять весь мир.

Километрах в двадцати пяти на юго-запад от Гарни стоит райцентр Арташат, пограничный городок на берегу Аракса, — тоже единственное в своем роде место. Там был разыгран первый достоверно известный нам спектакль в истории театра народов СССР.

И поскольку этот спектакль — трагедия Еврипида «Вакханки» — переплелся удивительно тесно с одним из кровавых спектаклей общечеловеческой истории, не могу удержаться от того, чтобы не рассказать о нем подробнее.

Это произошло ровно две тысячи лет назад, когда Арташат был не райцентром, а столицей, где царствовал Артавазд, сын «царя царей» Тиграна Второго, построившего в прежней столице, в Тигранакерте, большой амфитеатр на склоне горы, на манер эллинских, для представления трагедий и комедий.

В шестьдесят девятом году до нашей эры римский полководец Лукулл разгромил Тиграна и разрушил Тигранакерт. Еще через шесть лет «царь царей» явился в стан другого римского полководца — Помпея, снял с головы царскую тиару и пал на колени. Армения была измучена войнами, старик Тигран (ему шел семьдесят шестой год) хотел мира — и добился его. Он прожил еще десять лет и завещал Артавазду жить в союзе с Римом.

Но это было не так-то легко. Армения — такова уж была ее историческая судьба — стояла на стыке враждующих сил («на грани двух разных, спорящих миров», — сказал Брюсов). Через нее — с юга, севера, и запада — прокатывались волны разрушительных войн. Она стонала веками под гневом Парфии, и на ее же земле Александр Македонский громил парфян. Затем появились римляне…

Положение Артавазда было сложным. В Армении не могли простить римлянам недавно пережитых унижений; их здесь считали варварами, уничтожившими культуру Эллады. Века парфянского владычества тоже не миновали бесследно: простой люд свыкся в конечном счете со многими обычаями и — если уж выбирать — предпочитал парфян и Элладе и Риму.

Сам Артавазд, как и весь «верхний слой» Армении, принадлежал к филэллинам. Он говорил по-гречески, сочинял на этом языке трагедии и выписывал ко двору актеров-эллинов; он любил театр, и может быть, сам выступал на сцене вместе с актерами, как сирийский царь Антиох или император Нерон. Впрочем, это всего лишь предположение; в конечном счете любой царь или тиран — в своем роде лицедей, играющий на сцене истории.

Царь Артавазд, надо сказать, играл свою роль довольно ловко. Он хитро лавировал между Римом и Парфией, пока это было возможно, сближаясь то с теми, то с другими, обещая каждому союз и военную помощь. Когда римляне затеяли очередной поход на парфянскую столицу, Артавазд лично явился в лагерь римского полководца Красса, чтобы заверить его в своей преданности; он даже предложил ему идти на Парфию через Армению. И в то же время он вел осторожную игру с парфянским царем Ородом.

Красс повел свои легионы на парфянскую столицу по кратчайшему пути — от Средиземного моря на восток, через Сирию и Месопотамию; и здесь, под арабским городом Карры, невдалеке от южной границы Армении, разыгралась битва, вошедшая затем во все военные пособия по тактике и стратегии (это был первый в истории пример стратегического отступления с последующим контрнаступлением).

Командующий парфянской конницей армянин Суреп, отступая, заманил римлян в пустыню, измотал их тяжелым походом, а затем обрушился на них свежими силами, окружил и разгромил.

Разгром был по тем временам ужасен — двадцать тысяч убитых, десять тысяч захваченных в плен. Выжженная солнцем пустыня под Каррами была усеяна непохороненными. Сам Красс — как повторялось не раз в подобных случаях — пытался бежать с небольшим отрядом телохранителей в сторону Армении, но был на пути окружен, тяжело ранен в бою, а затем убит.

Марк Лициний Красс — о нем стоит сказать несколько слов — был очень характерной фигурой. Он делил с Цезарем и Помпеем власть над тем, что еще недавно именовалось республикой, а теперь становилось огромной империей. Рим к тому времени покорил Сицилию, Галлию, Сардинию, Корсику, Испанию, Карфаген, Грецию, Македонию, проник в Сирию, Малую Азию, Иудею, Египет. Рим разбухал и ширился, кичась могуществом и загнивая неправедными богатствами.

Зло порождает зло, вражда — вражду. В Риме царили насилие и ненависть солдафонов к «образованным», процветало взяточничество и воровство. Римский историк Саллюстий писал: «Каждая сторона все, что могла, тащила себе, рвала, грабила… Государство управлялось по произволу немногих…» Впрочем, сам Саллюстий — он занимал высокие посты в империи — был лихоимец настолько наглый, что его пришлось судить. Но суд по ходатайству свыше оправдал его, ограничась конфискацией денег на постройку очередной дачи для Цезаря.

Триумвир Марк Лициний Красс был взяточник из взяточников, вор из воров. Он, по свидетельству Плутарха, «добыл свои богатства из пламени пожаров и войн, пользуясь общественными бедствиями как средством для скопления огромных барышей».

Разживаться он начал на проскрипциях диктатора Суллы, присваивая себе имущество арестованных и казненных, — это было нетрудно в Риме. Собираясь в поход против парфян, он завернул по пути в Иудею, стащил из иерусалимского храма всю золотую утварь, загреб храмовые деньги и прихватил в придачу штангу червонного золота весом около семисот фунтов.

Плутарх оценивал его состояние в семь тысяч сто талантов. Наш ученый В. Д. Блаватский приравнивает эту сумму к доходам от девяноста пяти тысяч человеколет труда рудокопов в римских серебряных рудниках.

Но и этого было мало Крассу. Получив под свое управление Восток, он задумал еще разжиться на грабеже парфянской столицы, да не вышло…

Убив Красса, парфяне отрубили ему правую руку и голову с крутым, как булыжник, подбородком, низким лбом и мелко вьющимися короткими волосами, зачесанными наперед (теперь такая стрижка вошла в моду, парикмахеры почему-то называют ее «канадская полечка»).

Затем глотку Крассу — в отместку за ненасытность — залили расплавленным золотом, насадили голову на копье и… повезли в армянскую столицу, в Арташат.

Повезли же ее туда потому, что именно там в это время находился парфянский царь Ород. Хитроумный Артавазд, учтя обстановку, успел заключить союз с парфянами и теперь для упрочения союза выдавал свою сестру замуж за наследника парфянского престола.

В Арташате шли пышные приготовления к свадьбе. Торжество готовились украсить театральным представлением в царском дворце силами царских актеров. Артавазд выбрал к случаю трагедию Еврипида «Вакханки» — и выбрал, как мы увидим, не случайно.

В этой трагедии Еврипид рассказывает, как мифический бог вина и веселой любви Дионис пришел из Азии в Фивы, сопровождаемый пляшущими вакханками. Здесь он напускает на царя Пентея вакхические чары, заставляет переодеться женщиной и уводит на склоны Киферонских гор.

Вакханки тем временем чаруют мать Пентея, Агаву. Закружив ее в плясках и доведя до исступления, они заставляют ее принять участие в оргии, где убивают ее собственного сына. Царя Пентея, переодетого женщиной, разрывают заживо, а одуревшей матери кажется, что убивают не то льва, не то оленя. Насадив голову сына на тирс, она возвращается в Фивы; здесь чары Диониса рассеиваются — и несчастная осознает себя сыноубийцей.