В строительстве современного жилого массива или нового города любая частная, единичная ошибка или неточность решения неуклонно и быстро размножается путем стандартизации. А для избежания ошибок нужен прежде всего постоянный поток всесторонней, объективно точной информации «снизу вверх».

Чтобы разумно управлять строительством в масштабе страны, необходимо знать действительный уровень выполнения приказов, планов, распоряжений не только в метрах и рублях; надо знать, хороши или плохи построенные дома, уместны ли они в данном климате, удобны ли для житья, действительно ли экономичны, долговечны и т. д. и т. п.

«У нас, архитекторов, так получается — в наихудшем положении творческие работники. «Привязчики» — те, что нанизывают на генплан типовые дома, — план гонят, премии получают. Теоретики — тем лишь бы докторскую защитить, будут и деньги и положение. А проектантам вместе с уникальными сооружениями достаются одни синяки и шишки…»

Это сказал мне Ладо Месхишвили, один из активнейших молодых архитекторов Грузии, руководитель мастерской «Тбилгорпроекта», сдержанно-вежливый, с легкой походкой некабинетного человека и ранней сединой в густых волосах.

Мы побывали с ним во Дворце спорта, который он построил, и в летнем ресторане на берегу водохранилища, называемого здесь Тбилисским морем (теперь едва ли не каждый уважающий себя город не прочь иметь собственное море). Было ветрено и прохладно, сине-зеленая гладь вскипала барашками; было бы действительно похоже на море, если б не ощутимая замкнутость в чаше гор. Но — море ли, озеро ли — было свежо, легко дышалось и хорошо смотрелось с обращенной к воде полукруглой легкой террасы из металла и бетона. Природа свободно вливалась в здание через террасу, сквозь пояс широких окон. Месхишвили сказал, что именно в этом одна из существенных традиций грузинского зодчества, и напомнил о «Сачино» — дворце царицы Дареджан, жены Ираклия Второго. И правда, полукруглый висячий балкон-пояс и там обращен к водам Куры, к прибрежным скалам, к горе Мтацминда; внешнее сходство на этом кончается (прадедовский кирпич сменился бетоном, дерево — сталью, все стало несравненно проще, легче, воздушнее), но внутреннее сродство остается. Ладо говорит, что этот же принцип он частично положил в основу Дворца спорта; там тоже вездесущий бетон, стекло, металл, первый в Грузии сборный купол (пролет — семьдесят восемь метров) — словом, все вполне современно и в то же время очень, на мой взгляд, национально, хоть я и не мог бы на словах растолковать почему. Нет орнамента, лепки, украшений, ничего не заимствовано, не срисовано с древних памятников или старых гравюр; есть свой особенный ритм открытой аркады, есть музыка архитектуры, есть мелодия, родившаяся именно здесь, среди этих гор.

Невдалеке от Дворца спорта стоит здание «Грузугля», считавшееся не так уж давно одним из лучших новых сооружений. Его построили архитекторы Чхиквадзе и Чхеидзе; в сущности, они позаимствовали идею у шведского архитектора Эстберга, построившего в 1923 году известную ратушу в Стокгольме. Впрочем, если вглядеться повнимательнее, то нетрудно заметить, что и Эстберг в свою очередь имел «источник вдохновения» — Дворец дожей и башню святого Марка в Венеции.

Так издалека прикочевало в Грузию нездешнее здание с пустопорожней угловой башней высотой в пятьдесят пять метров, быть может и уместной для ратуши, отмечающей административный «пуп» города (обычно — площадь), но нелепо ненужной для треста, занимающегося угледобычей. Башня обошлась в три миллиона рублей и снискала невеселую славу, угодив в постановление о борьбе с излишествами.

Между тем появление подобных башен тут и там было вовсе не случайно. Если вы спросите в библиотеке что-нибудь о современной грузинской архитектуре, вам дадут книгу Н. Джаши, где архитекторы двадцатых и начала тридцатых годов изруганы за то, что они под предлогом «экономии» (кавычки на совести автора) применяли стекло, металлические и железобетонные конструкции. Далее автор с удовлетворением сообщает, что в тридцатых годах в Тбилиси «возводится ряд жилых домов», главным образом, в духе итальянского Ренессанса и классицизма, — и называет это значительным творческим шагом вперед.

На проспекте Руставели в Тбилиси стоит здание Института марксизма-ленинизма, построенное А. В. Щусевым в 1938 году. Кандидат архитектуры В. Л. Кулага в работе о творчестве Щусева отмечает «открытый, доступный характер здания» и говорит, что «в отличие от прошлых эпох» этому зданию присущи «черты социалистического демократизма, свойственные советскому зодчеству».

Не знаю, как на кого, — на меня здание произвело впечатление прямо противоположное. Впечатление замкнутости, холодной величественности.

Аргументация В. Л. Кулаги трогательно наивна: по ее мнению, общедоступность и демократический характер щусевского сооружения подчеркнуты композицией портала с редко расставленными парными колоннами. Люди сведущие скажут (и говорили), что именно такая композиция портала применялась давненько — в «Камероновой галерее» Царского Села, во дворце усадьбы Кусково — и от этого помянутые сооружения не становились демократичными или доступными.

Спору нет, А. В. Щусев был зодчий большого размаха, умения, широкой образованности. С точки зрения «чистого мастерства» его тбилисское здание почти безупречно: оно великолепно очерчено в целом и прорисовано в частностях, оно по-настоящему монументально. Семнадцатиметровые спаренные колонны портика облицованы темно-серым полированным тешенитом, стены — болнисским туфом красивого смугло-золотистого тона. Чеканны строгие капители, схожие с коринфскими и вместе с тем стилизованные в духе мотивов древнегрузинского зодчества. Правда, в свое время отмечалось, что нанизывание грузинских орнаментов на классическую основу само по себе искусственно, эклектично. Но здесь это искупается сдержанностью и высоким качеством исполнения. Так что с точки зрения мастерства здание как будто не заслуживает упрека.

Но кроме чистого мастерства есть еще дух искусства; формальным совершенством его не подменишь, не скроешь. В этом смысле здание Щусева очень характерно. Оно читается как выразительная страница каменной летописи; оно целиком принадлежит тому времени, когда было задумано и построено.

Очень любопытно с этой точки зрения окинуть взглядом обширное наследие А. В. Щусева — от храма в Овруче и Почаевской лавры до театра в Ташкенте. Любопытно и поучительно проследить, как зодчий колебался вместе с временем и как велика бывала подчас амплитуда колебаний.

Щусев строил много и по-разному. Он строил в духе древнерусского зодчества (это было в начале века, когда в моду вошло древнерусское). Строил в духе строгого конструктивизма (санаторий в Мацесте, конец двадцатых годов). Строил просто или пышно, когда это требовалось (метро «Комсомольская»), экономно и расточительно, атакуя украшательство или защищая его. Можно было бы сказать, что это мастер, умеющий соответствовать любой перемене вкуса, высокоталантливый, но холодноватый стилизатор, и только если бы… если бы не Мавзолей Ленина.

Щусев создал его в одну ночь, как Руже де Лиль «Марсельезу». Ему не потребовалось заглядывать в архитектурные увражи, стилизовать или украшать. Было вдохновение, было неудержимое стремление искренне высказать, что лежит на сердце.

Вот, быть может, одно из наиболее ярких свидетельств, что лишь большое душевное волнение рождает новую, незаимствованную форму.

«Да, вот так и получается, — продолжал Месхишвили, — проектанту одни синяки и шишки. Инстанций куча, каждый считает себя вправе судить, рядить, запрещать, сокращать… Да и вообще теперь не время уникальных сооружений».

Что ж, плохого тут вроде бы нету; напротив, хорошо, что наконец-то настало время массового строительства — не для канцелярских столов, а для человека. Но каково же в этих новых обстоятельствах место архитектора, одаренного творческим талантом, строителя-художника? Каково в этом необозримо огромном деле место тех, кто не может удовлетвориться бездумным нанизыванием зданий на генплан? Кто не может ждать иных возможностей, потому что проходит лучшая пора собственной жизни? Кто обязан и в силах создать то, что в будущем станут называть архитектурным стилем нашего времени?