При каждом стихе он вертел и поворачивал бедного Раготена и ставил в позы, заставлявшие сильно смеяться всю компанию. Не будем приводить конца песни, как вещи лишней в нашем романе.

После того как Ранкюн окончил песню, он показал Раготена и сказал. «Вот воскресший», а сказав это, развязал шнурки, которыми была привязана маска, таким образом, что открыл его лицо, не без краски стыда и гнева вместе. Но тот сделал необходимость добродетелью и, чтобы отомстить, сказал Ранкюну, что он прямой невежа, потому что кончает (рифмует) все стихи своей песни на а, как «меня», «муженька», «муравья», и что это плохо произносится, потому что приходится говорить «меня-а» или «муравья-а».[392]

Но Ранкюн ответил ему:

— Это вы, сударь, большой невежа для маленького человека, так как вы не понимаете, что я говорю; эта песня так стара, что если составить перечень всех песен, какие сочинили во Франции с того времени, как стали сочинять песни, то моя будет вначале. К тому же вы не знаете, что это свойственно Нормандии, где сочинена эта песня, которая, кстати, не так плоха, как вы воображаете; потому что, хотя знаменитый савоец, господин де Вожла,[393] который реформировал французский язык, не дал соображений, как произносить эти слова, и что хотя не в обычае одобрять их, — слова, из которых состоит песня, употребляются; так как то, что старее, то всегда и лучше, — моя песня и должна еще распеваться, хоть она и самая старая. Я вас спрашиваю, господин Раготен, почему это говорят: «он сел на лошадь и встал с постели», а не говорят: «он слел с лошади или он лёл на постель», но: «он слез и он лег»? И, следовательно, можно бы говорить: «он сез на лошадь и он встаг с постели», а также и все подобные слова.[394]

Когда Раготен хотел ответить, на сцену вошел Дестен и стал жаловаться на медлительность своего слуги Ранкюна. Но, увидев, что они спорят с Раготеном, он спросил его о причине спора, о которой не мог никогда узнать, потому что они принялись говорить оба разом и так громко, что Дестен вышел из терпения и толкнул Раготена на Ранкюна, а тот оттолкнул его назад, и таким образом его долго перебрасывали из одного конца сцены в другой, пока Раготен не упал на карачки и так не убежал за кулисы, из-за которых он вышел. Все зрители поднялись, чтобы видеть их шутку, и сошли со своих мест, заявляя комедиантам, что эта выходка стоит больше, чем их фарс, какого, однако, они не могли окончить, потому что барышни и другие актеры, смотревшие на них из-за кулис, смеялись так сильно, что были не в состоянии этого сделать.

Несмотря на эту выходку, Раготен непрестанно надоедал Ранкюну привести его в милость у Этуаль и поэтому часто давал ему угощения, что совсем не было противно Ранкюну, который постоянно водил за нос человечка. Но так как он был поражен той же стрелой, то не осмеливался сказать этой красавице ни о себе, ни о Раготене, который однажды так пристал к нему, что он должен был сказать:

— Господин Раготен, эта звезда, без сомнения, — одна из тех на небе, которых астрологи называют бродячими, потому что, как только я начну говорить о вашей страсти, она уходит не отвечая. Да и как она ответит мне, если она не слушает меня? Но я думаю, что открыл причину, почему к ней и подступить трудно; это вас удивит, но надо приготовиться ко всякому исходу. Этот господин Дестен, которого она называет братом, совсем ей не брат: я застал их несколько дней тому назад в таких ласках, какие не подходят брату и сестре, — а это и заставляет меня предполагать, что он — ее любовник; и пусть я буду самый обманчивый человек в мире, если, после того как поженятся Леандр и Анжелика, они не сделают того же. Иначе она бы была привередницей, пренебрегая вашим искательством, — человека столь знатного и с такими достоинствами, не считая вашей прекрасной наружности. Я вам говорю это для того, чтобы попытаться изгнать из вашего сердца эту страсть, потому что она ни к чему более не может служить, а лишь будет мучить вас, как проклятого.

Малорослый поэт и адвокат, сраженный этой речью, оставил Ранкюна, покачивая головой и повторяя семь или восемь раз по своему обыкновению: «Ваш слуга, ваш слуга» и т. д.

После этого Раготен решил проехаться в Бомон-ле-Виконт, небольшой городок в пяти милях от Алансона, где каждую неделю по понедельникам бывает большой базар. Он выбрал именно этот день, чтобы ехать туда, и сообщил об этом всей труппе, сказав, что ему надо там быть, чтобы получить некоторую сумму денег с одного купца этого города, который ему должен. Это все одобрили.

— Но, — спросил его Ранкюн, — как вы думаете туда ехать? Ведь ваша лошадь закована и не сможет вас довезти.

— Ну и что же, — сказал Раготен: — я найму лошадь, а если не найду, прекрасно могу дойти и пешком: туда не так далеко; разыщу себе какого-нибудь попутчика из здешних купцов, — они почти каждую неделю ходят туда.

Он искал их всюду, но не мог найти, и принужден был спросить у торговца полотном, жившего по соседству с гостиницей, не идет ли он в ближайший понедельник на базар в Бомон, а узнав, что тот хочет итти, просил взять его с собою, на что торговец согласился, и они условились, что выйдут, как только встанет луна, — и было около полуночи, когда они вышли.

Незадолго же перед тем, как они отправились в путь, пошел туда и бедный гвоздарь, обычно ходивший на базары продавать свои гвозди и подковы (как только их наделает), которые он носил в котомке за спиной. Гвоздарь, идя дорогой и не видя и не слыша никого ни впереди, ни позади себя, думал, что вышел слишком рано. К тому же его охватил настоящий страх, когда он подумал, что должен проходить совсем близко от виселицы, где висело много повешенных;[395] а это заставило его немного свернуть с дороги и лечь на небольшой пригорок у изгороди, в ожидании какого-нибудь прохожего, где он и заснул.

Немного спустя проходили мимо торговец и Раготен. Они шли медленно и молча, потому что Раготен размышлял о словах Ранкюна. Когда они были близ виселицы, Раготен предложил пересчитать повешенных, на что торговец согласился с удовольствием. Они подошли почти к столбам, чтобы считать, и тотчас заметили, что один из повешенных, самый иссохший, упал. Раготен, у которого всегда были мысли, достойные его острого ума, сказал торговцу, чтобы тот ему помог поднять его и приставить к столбу, что они легко и сделали при помощи палки, потому что, как я сказал, он не сгибался и сильно высох; а потом, насчитав четырнадцать повешенных, без того, которого подняли, они продолжали свой путь. Они не сделали и двадцати шагов, когда Раготен остановил торговца и спросил его, не позвать ли с собою мертвеца, — может быть, он хочет с ними пойти, — и принялся кричать изо всех сил:

— Эй! не хочешь ли пойти с нами?

Гвоздарь, который спал не очень крепко, тотчас же проснулся и, встав, закричал им: «Иду, иду, подождите!» и бросился их догонять.

Тогда торговец и Раготен, думая, что это на самом деле повешенный, пустились бежать изо всех сил, а гвоздарь — за ними и еще сильнее кричал:

— Подождите меня!

А при беге его подковы и гвозди, которые он нес, сильно гремели, что удвоило страх Раготена и торговца, потому что они верили, что это на самом деле оживший мертвец или тень какого другого, отягченная цепями (ведь народ верит, что привидения преступников всегда бывают в цепях); а это привело их в такое состояние, что они не могли бежать, и их охватила такая дрожь, что колени не могли их больше держать, и они принуждены были лечь на землю, где и нашел их гвоздарь, который освободил несколько их сердца от страха, поздоровавшись с ними и сказав, что они заставили его изрядно пробежать. Едва они успокоились. А потом, узнав гвоздаря, поднялись и счастливо продолжали путь до Бомона, где Раготен, сделав что было нужно, на следующий день вернулся в Алансон.