Дон Карлос и Люция (так звали брата и сестру) были одинаково достойны любви: и мой брат любил Люцию, и был ею любим, а дон Карлос любил меня, и я его любила также. Наши родители хорошо это знали, и, вместо того чтобы быть недовольными этим, они бы не отложили нашей двойной свадьбы, если бы мы не были еще так молоды. Но счастливое состояние нашей невинной любви нарушилось смертью моего любимого брата: страшная лихорадка унесла его в неделю, и это было первым моим несчастьем. Люция столь была потрясена, что никак не могли удержать ее от пострижения в монастырь; я сама смертельно заболела, а дон Карлос так занемог, что его отец опасался, как бы не потерять обоих детей, — столь потеря моего брата, которого он любил, опасность, в какой находилась я, и решение его сестры были для него чувствительны. Наконец молодость победила болезнь, а время умерило нашу скорбь.

Отец дон Карлоса умер некоторое время спустя и оставил своему сыну большое наследство и без долгов. Богатство дало ему возможность удовлетворять свою склонность к роскоши. Развлечения, какие он изобрел, чтобы мне угодить, льстили моему тщеславию, обнаруживали его любовь ко мне и увеличивали мою. Дон Карлос часто падал к ногам моих родителей, заклиная их не откладывать далее его счастья и отдать ему дочь. А между тем продолжал свое расточительство и свои ухаживания. Мой отец, опасаясь, как бы его богатство от этого совершенно не истощилось, решился обвенчать меня с ним. Он обнадежил дон Карлоса, что тот скоро станет его зятем, а дон Карлос, чтобы выказать мне свою необычайную радость и уверить, что любит меня больше своей жизни, если бы я не была в этом уверена, дал для меня бал, на который был зван весь город.

К его и моему несчастью, на этот бал явился один неаполитанский граф,[291] по важным делам приехавший в Испанию. Он нашел меня столь прекрасной, что влюбился в меня и просил моей руки у моего отца, прежде узнав о его положении в Валенсийском королевстве. Мой отец позволил себя ослепить богатству и знатности этого чужестранца; он обещал ему все, что тот просил, и в тот же день объявил дон Карлосу, чтобы он более не добивался его дочери, и запретил мне принимать его у себя и приказал мне в то же время считать итальянского графа человеком, который должен стать моим мужем по возвращении из поездки в Мадрид. Я скрыла мое огорчение перед отцом, но, когда я осталась одна, дон Карлос предстал в моей памяти как самый достойный любви человек. Я раздумывала над всем тем, что было в итальянском графе неприятного, и стала его ужасно ненавидеть и почувствовала, что люблю дон Карлоса более, нежели думала, что люблю его, и что мне одинаково невозможно жить без него, как и быть счастливой с его соперником. Я искала утешения в слезах, но это было слабое средство против такого горя, как мое. В это время дон Карлос вошел в мою комнату, не спросив разрешения, как обычно. Он нашел меня в слезах и не мог удержаться сам, хотя и намеревался скрыть от меня то, что было у него на душе, пока не узнает истинных моих чувств. Он бросился к моим ногам и взял меня за руки, которые омочил своими слезами.

«София, — сказал он мне, — итак, я вас теряю, а какой-то чужестранец, которого вы едва знаете, будет счастливее меня, потому что он богаче. Он будет вами обладать, София, и вы на это согласитесь, — вы, которую я так любил, которая уверяла, что любит меня, и которая была обещана мне отцом, но, увы, отцом несправедливым, отцом корыстным, не сдержавшим данного мне слова?! Если бы вы были, — продолжал он, — таким сокровищем, какое можно было бы оценить, то я купил бы вас одною своею верностью, и вы были бы тогда скорее моей, чем чьей бы то ни было, если бы вспомнили о той, которой мне клялись. Но, — вскричал он, — думаете ли вы, что человек, у которого было настолько смелости, чтобы возвысить свои желания до вас, не нашел бы ее для того, чтобы отомстить тому, кого вы предпочли ему, и неужели вы найдете странным, если несчастный, который потерял все, решится на все? Ах, если вы желаете, чтобы я погиб один, то пусть живет этот счастливый соперник, потому что он вам нравится и вы его поощряете; но дон Карлос, который вам ненавистен и которого вы оставили в его отчаянии, пусть умрет жестокой смертью, чтобы утолить вашу ненависть ко мне!»

«Дон Карлос, — ответила я ему, — неужели вы присоединитесь к моему несправедливому отцу и к человеку, которого я совсем не люблю, чтобы меня мучить, и припишите мне, как необычайное преступление, то, что для нас есть общее несчастье? Лучше пожалейте меня, вместо того чтобы обвинять, и подумайте о средствах сохранить меня для себя, чем упрекать меня. Я могла бы вас гораздо справедливее упрекнуть и доказать, что вы никогда меня сильно не любили, потому что не довольно меня знаете. Но мы не должны терять времени в бесполезных словах: я последую за вами всюду, куда вы меня ни поведете; я вам позволю предпринимать все и обещаю решиться на все, только бы не разлучаться с вами».

Дон Карлос столь утешился моими словами, что от радости был вне себя, как ранее от печали. Он просил у меня прощения, что обвинил меня несправедливо, и убедил меня, что если я не дам себя увезти, то для меня будет невозможно ослушаться отца, — а я согласилась на все, что он мне предлагал, и обещала ему, что на следующий день ночью буду готовой следовать за ним повсюду, куда он захочет меня повести.

Для любовника все это легко. Дон Карлос в один день привел в порядок свои дела, запасся деньгами и нанял барку из Барселоны,[292] которая должна была сняться тотчас, как ему будет нужно. В то же время я взяла с собою все мои камни и все деньги, какие могла собрать, и так хорошо для молодой девушки сумела скрыть свое намерение, что в доме никто меня не заподозрил. А так как за мной не наблюдали, то я могла выйти ночью через садовую калитку, где я нашла Клавдио, который был любимым пажом дон Карлоса за то, что он прекрасно пел и что в манере говорить и во всех своих действиях обнаруживал более ума, такта и вежливости, чем было обыкновенно свойственно пажам его возраста. Он мне сказал, что его господин прислал его навстречу ко мне, чтобы проводить меня туда, где ожидает барка, и что сам не пришел за мною по некоторым причинам, о которых я узнаю от него. К нам присоединился также раб дон Карлоса, которого я хорошо знала. Мы вышли из города без труда благодаря хорошим распоряжениям и, пройдя некоторое время, увидели на взморьи судно, а у берега лодку. Мне сказали, что мой дорогой дон Карлос скоро придет и чтобы я тем временем переехала на судно. Раб перенес меня в шлюпку, а другие люди, каких я видела на берегу и приняла за матросов, ввели в лодку также и Клавдио, который, как мне показалось, защищался и противился войти в нее. Это увеличило мой страх, внушенный мне отсутствием дон Карлоса. Я спросила о нем у раба, но он мне грубо ответил, что нет для меня более дон Карлоса. В то же время я услыхала, как Клавдио громко закричал и сказал плача рабу:

«Изменник Амет! так ли ты мне обещал избавить меня от соперницы и оставить с моим возлюбленным?»

«Неблагоразумная Клавдия, — ответил раб, — обязан ли кто держать слово изменнику и должен ли я надеяться, что человек, не сдержавший верности господину, сохранит ее мне и не скажет береговой страже, чтобы погнались за мной и лишили меня Софии, которую я люблю больше самого себя?»

Эти слова, сказанные им женщине, которую я принимала за мужчину, были мне совершенно непонятны и вызвали во мне яростное отчаяние, от чего я упала замертво на руки вероломного мавра, не отходившего от меня. Мой обморок продолжался долго, и, очнувшись, я увидела себя в каюте судна, находившегося уже далеко в море.

Вообразите себе, каким должно было быть мое отчаяние, когда я увидела себя без дон Карлоса, но с врагами моей веры, так как я догадалась, что находилась во власти мавров и что раб Амет был начальником над ними, а его брат Заид — хозяином судна. Этот наглец, как только увидел, что я в состоянии слушать то, что он мне говорит, в кратких словах объявил мне, что уже давно влюблен в меня и что страсть заставила его похитить меня и увезти в Фец, где только от меня будет зависеть стать столь же счастливой, как в Испании, а он, со своей стороны, сделает все, чтобы я больше не жалела о дон Карлосе. Я бросилась на него, несмотря на слабость, которую во мне оставил обморок, и с большой ловкостью, какой он не ожидал от меня и какую я приобрела своим воспитанием, выхватила у него саблю из ножен и отомстила бы ему за его вероломство, если бы его брат Заид не схватил меня за руку вовремя, чтобы спасти ему жизнь. Меня легко обезоружили, потому что после неудачи я не Думала сопротивляться многочисленным неприятелям. Амет, испуганный моей решительностью, велел выйти всем из комнаты, куда меня посадили и где меня оставили в таком отчаянии после столь жестокой перемены, происшедшей в моей судьбе, какое только вы можете себе вообразить.