— Потому что рыцари и священники, которые должны были защищать замки и города, навечно остались в Святой земле, — раздумчиво произнес Фриц. — Что бы мы о них ни думали, варвары тоже не дураки: они знали, когда напасть большими силами.

Подергав себя за густую черную бороду, Вальтер выдал:

— Черепушка у тебя варит, пиздюк.

— Такими темпами скоро объявят новый Крестовый поход, но уже против язычников севера, а не аласакхинцев, — иронично заметил Фриц.

Вальтер только махнул рукой.

— Дождешься от этих трусливых хуесосов из Сейнта, как же! Скорее уж мы сами со старыми товарищами соберемся и рванем на север. Хотя говорят вроде как варвары уже ушли. Они ведь быстрые: то тут появятся, то там.

Фриц вздохнул: его не радовала мысль, что, возможно, придется снова брать в руки оружие. Но и отсиживаться в стороне, когда людей убивали и угоняли в рабство, он не мог.

Словно прочитав его мысли, Вальтер саданул Фрица по спине так, что чуть душу не вышиб.

— Не ссы, варварам просто свезло. Если еще раз сунутся, им и без тебя наваляют.

Вылив на себя в монастырской купальне несколько ведер ледяной воды, Фриц одел под рясу чистую рубаху и пришел в переписную мастерскую с ощущением усталости во всем теле, которое, тем не менее, дарило странную легкость.

Мастерская представляла собой длинное, светлое помещение с высокими стрельчатыми окнами. Здесь в два ряда стояли деревянные столы с наклонными крышками, на которые было удобно класть книгу. Приятно пахло пергаментом из выделанной кожи и чернилами. Тишину нарушал лишь скрип перьев, да изредка звучащие негромкие голоса — Людвиг тщательно следил за порядком в своей вотчине и мог быть строгим, если потребуются. Однако трудящиеся под его началом братья и послушники могли рассчитывать на справедливость, а также на то, что их провинности не вытащат на собрание капитула ради общего порицания.

Пусть монахи происходили из дворянских и богатых купеческих семей, в монастыре каждый был обязан трудиться. Но уважаемые господа не опускались до работы в полях или на конюшне, для чего имелись крепостные, а занимались только благородными делами: садоводством, врачеванием, переписыванием Святой Книги и прочих богоугодных текстов.

На самом деле Фриц бы с удовольствием изучил лекарское ремесло, чтобы помогать людям. Он уже достаточно жизней отнял, пора было начинать спасть. Однако брат Манфред невзлюбил Фрица еще в бытность того послушником по непонятной причине, может быть просто учуял в новеньком непокорный нрав да критический ум. Случай с разбитой склянкой только все усугубил. Теперь Фрицу дорога в монастырскую больницу была заказана, наверняка даже в случае недомогания его бы приняли неохотно и с лечением не старались.

Зато в переписной мастерской Фриц пришелся ко двору, быстро подружился с Людвигом и даже получал удовольствие от далеко не самой занимательной работы.

Увы, до сих пор не удалось найти способ создать книгу без использования чернил. Давно существовала особая магия, позволявшая переносить слова на пергамент напрямую из разума волшебника, но она была еще сложнее, чем рисование картин, когда на холсте по воле мага появлялось лицо модели во всем схожее с оригиналом. Овладеть такими необычными чарами могли единицы, созданные таким образом книги выходили даже дороже рукописных.

В монастыре святого Йохана был один такой умелец, только он утомлялся уже после часа работы, успев сделать от силы десяток листов, и потом валялся до конца дня с головной болью.

Вот и приходилось братьям трудиться по старинке.

Следовало писать очень внимательно: малейшая помарка — и целый пергаментный лист загублен. Да и ошибки в тексте книги, которую монастырь будет продавать за немалые деньги, были недопустимы. Каждый лист после написания проверял или обладавший идеальной грамотностью Людвиг, или один из его старших помощников.

Поначалу Фриц попортил много пергамента, но ему и поручали нечто не особо важное, вроде собрания проповедей одного из Повелителей. Людвиг никогда не ругал за ошибки, просто советовал, как избежать похожих ляпов в будущем. Зато за успехи всегда нахваливал, и вскоре Фриц уже занимался переписыванием отрывков из Святой Книги, которую не читал полностью давным-давно и сейчас открывал заново. Фриц даже в свободное время переводил кое-какие особо понравившиеся отрывки с древнеиллирийского на родной язык. Пока еще лишь мечтая о том, что может быть когда-нибудь через много-много лет сможет издать Святую Книгу на бруденландском, чтобы все грамотные, но не владеющие мертвым наречием люди, познакомились с великим текстом.

К концу дня от такой работы ломило плечи, а перед глазами мелькали черные точки, так что тренировки с Вальтером были как нельзя кстати. Без них Фриц бы давно стал частым гостем лазарета, как другие братья, где слуги делали им ежевечерние растирания спины…

Красивые витые буквы ложились на лист ровными строками. Фриц сосредоточился так, что из головы вылетели все посторонние мысли. Он погружался в написанные тысячу с лишним лет назад слова, впитывал их, пропускал через себя.

Вот только сегодня высшие силы определенно пытались Фрицу на что-то намекнуть. Или просто издевались.

Уже после обеда, когда Фриц закончил один отрывок, оказалось, что следующий для переписывания будет часть Святой Книги, вызывавшая особые споры у церковников. Песни любви — собрание стихов, написанных императором Константином для своей супруги. Во все времена находились клирики, заявлявшие, что столь откровенным виршам не место на страницах духовной литературы. Однако в итоге никто так и не посмел изъять из Книги произведения чтимого святого, прекратившего гонения на последователей Сына и сделавшего истинное учение государственной религией Иллирийской империи.

Сейчас Фриц об этом горько пожалел.

— Че-е-ерт. — Он поспешно прикусил губу, проглатывая рвущиеся наружу еще более непотребные слова.

Только он успокоился после собрания капитула и утренних мучений! Проклятые любовные стишки и рифмоплет Константин! Чтоб им всем пусто было!

Людвиг поспешил к Фрицу, явно заметив, как тот скривился и оскалился. Забросал обеспокоенными вопросами, предполагая то, что считал самым ужасным:

— Что-то случилось? Чернила разлились?

Фриц постарался расслабиться, придать лицу если не спокойное, то хотя бы не такое зверское выражение.

Конечно, можно честно признаться в нежелании переписывать любовные стихи. Людвиг точно даст другую работу.

Но тогда придется объяснить причину, иначе создастся впечатление, что Фриц из тех монахов, которые носятся со своей девственностью почище иных девиц и падают в обморок от слова «грудь».

Рассказать правду он тоже был не готов, поэтому растянул губы в привычной улыбке, так, что, кажется, кожа вот-вот треснет, сползая с лица и обнажая правду.

— Нет, нет, просто утомился.

— Тогда иди разомнись, — заботливо предложил Людвиг. — Дописать можно и завтра. Пока что на складе достаточно готовых книг, мы никуда не торопимся.

Фриц бы воспользовался советом, если бы завтра не ждали бы все те же любовные стихи.

Уж лучше сразу отмучиться!

И Фриц принялся плести словеса лжи:

— Хочу дойти сегодня до логической точки. Если работа не завершена, это всегда свербит, точно заноза в пальце застряла.

— Понимаю, понимаю. — Людвиг кивнул и, наконец-то, отошел от Фрица, приметив, что одному послушнику, недавно начавшему работу в мастерской, требуется помощь.

Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! Пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей.

«Дерьмовое дерьмо, — повторял про себя Фриц, чтобы не пустить в разум волшебные строки, так и пропитанные страстью, точно ядом. — Проклятое мерзкое дерьмо».

О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! О, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов!

Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию лилии!