После отдыха гостей ждала обильная трапеза, которую хозяева успели приготовить: истекающие жиром куски свежеобжаренного мяса, дымящиеся лепешки с пылу с жару и множество сушеных фруктов. Еще Амира набила дорожные мешки своих освободителей кучей провианта.

Застольная беседа легла на плечи Фрица и бессменного переводчика Евстафия, Пауль предпочитал молча налегать на еду. Рудольф сел рядом Амирой, которая расположилась в углу с каким-то музыкальным инструментом, похожим на лютню с уменьшенной декой и удлиненным грифом. Они о чем-то недолго поговорили, и Фриц задался вопросом, почему Рудольф, владевший хини не лучше него самого, не попросил Евстафия о помощи. Кто знает, но лучше не лезть с навязчивыми услугами.

Фриц тактично выразил радость по поводу возвращения Амиры и тонко намекнул на то, что восхищен силой ее с Фарханом любви. Зная угодливость Евстафия, тот еще больше завуалировал слова в переводе.

Фархан все прекрасно понял и заговорил без обиняков.

— Знаю, на моем месте многие мужчины, не разбираясь, а убили бы всех. Но мы с моей дорогой невестой знакомы с детства и, пусть многие меня осудят, я скажу: она дороже мне даже стада верблюдов. Если бы вы пришли позже всего на пару дней, то не нашли бы меня здесь — я бы уже отправился в Альмадит. Либо спасти ее, либо отомстить.

— Не представляешь, как я счастлив это слышать, — ответил Фриц с улыбкой и добавил от чистого сердца:

— Амира стала мне сестрой, которой когда-то не суждено было появиться на свет. Я хочу, чтобы она была счастлива.

Странно, но почему-то при упоминании имени Амиры, Фархан едва заметно напрягался, а сам всегда называл ее «моя невеста».

— Я позабочусь о ней, — твердо сказал он.

После трапезы несмотря на уговоры остаться отряд, не без нажима Пауля, начал собираться в путь. На прощание Фархан объявил, что если братьям понадобится его помощь, он — к их услугам. Но только в случае отсутствия вреда племени.

Фриц тепло простился с Амирой, Евстафий едва не плакал, уверяя, что они с Пульхерией будут очень скучать. Рудольф молчал — видимо, уже сказал все раньше.

Пауль первый направил лошадь к пальмам, взяв поводья коня, на которого с помощью Фрица взгромоздился Евстафий. Следом поскакали двое друзей.

Лагерь таргаев вскоре скрылся за деревьями, и Рудольф, обернувшись, последним тоскливым взглядом посмотрел назад.

— О чем вы с Амирой говорили? — осторожно поинтересовался Фриц, уже, впрочем, о многом догадываясь.

— Евстафий помог мне выучить фразу, и я спросил, любит ли она Фархана. — Губы Рудольфа тронула страдальческая улыбка. — Амира ответила «да». Еще сказала, что я очень хороший и обязательно найду прекрасную жену.

Его короткий смешок прозвучал резко, точно удар хлыста.

— Да, конечно, найду…

Фриц мог бы сказать всякое. Например, что это ненастоящая любовь, а лишь восхищение Рудольфа чем-то необычным, волшебным и далеким он навевавшего на него тоску привычного мира. Или заявить, что впереди ждут новые встречи со множеством женщин. Однако он вспомнил отца, для которого существовала лишь умершая жена. Вспомнил, каким взглядом Рудольф смотрел на Амиру.

И ничего не сказал.

Это Рудольф должен преодолеть сам.

Как тихо ни говорили друзья, Пауль их все-таки услышал.

— Я еще гадал, с чего у тебя такая мрачная мина, Руди. Так вот, оказывается, в чем дело!

Придержав лошадь, Пауль поехал рядом с юношами.

— Даже не вздумай изводить себя из-за какой-то аласакхинской девицы! Если из-за каждой убиваться, умрешь раньше отпущенного срока. Вот вернемся в Альмадинт и отправляйся прямиком к прачкам, они тебя приголубят.

Наградив непрошеного советчика холодно-высокомерным взглядом, которому бы позавидовал Фердинанд, Рудольф сказал:

— Прошу прощения, но я как-нибудь сам разберусь, что мне делать и куда идти.

— Раз ты такой умный, потом не приходи плакаться, — буркнул Пауль.

Фриц на фоне прикрыл лицо ладонью: при всех его достоинствах, тактичность явно не была сильной стороной Пауля.

— Жалко господина Рудольфа, — шепнул Евстафий, ехавший рядом с Фрицем. — Но как говорил один наш поэт «юношеская любовь ярко вспыхивает, но горит недолго».

— Хотелось бы верить. — Фриц хмыкнул.

— Все-таки как же замечательно, что бедная девочка вернулась к семье, — заметил Евстафий, украдкой утирая глаза. — Чувствую, что хоть и немножко, но помог большому и хорошему делу.

Тут Фриц осознал кое-что, на его взгляд, важное, и укорил себя, что не подумал об этом раньше.

— Господин, мы ведь и вас с супругой могли бы сопроводить к родным. Оставаться в Альмадинте опасно.

Евстафий ответил Фрицу взглядом, полным светлой печали, и, что бывало редко, заговорил без привычной льстивости — с подкупающей безыскусностью.

— Спасибо за щедрость, сынок. Твои слова греют сердце. Но нам с бабкой некуда идти. Наши сыновья в армии мамлеев, дочь же давно умерла и родные ее мужа не будут нам рады. Нет, Альмадинт — наш дом. Мои предки жили здесь веками, здесь погребены. И я тоже умру на этой земле, среди этих древних стен.

Фрицу не оставалось ничего, кроме как почтительно кивнуть.

— Уважаю ваш выбор.

В Альмадинт они вернулись без приключений, пустыня благополучно выпустила их из своих жарких объятий.

Но ненадолго.

На древние стены Альмадинта, повидавшие на своем веку многое, обрушился песчаный смерч. Церковники успели закрыть защитников города святым барьером, но кое-кто из воинов все же остался за пределами невидимого щита. Ветер легко подхватил их и закружил, как легких тряпичных кукол.

Фриц не мог оторвать взгляд от изгибавшихся под немыслимыми углами тел, когда ветер стих, то, что осталось от облаченных в доспехи воинов, рухнуло на землю кровавыми ошметками.

Клирики уже подготовили ответную атаку: на собравшихся у городских ворот колдунов в расшитых серебряными звездами мантиях обрушился поток сверкающего золотом пламени.

На пути огня встал столб воды, две стихии с ревом столкнулись, чтобы уничтожить друг друга, и на израненную землю пролился теплый дождь.

Еще несколько минут магическая дуэль продолжалась, как часто бывало, победа не досталась не одной из сторон.

Пришло время говорить мечам, копьям и стрелам.

Усилился обстрел города, продолжавшийся на разных участках стен даже пока владеющие даром мерились умениями у ворот. Теперь в древнюю кладку врезались огромные булыжники, через зубцы перелетали подожженные шары из смолы и пакли, которые тушили внизу, не давая начаться пожарам.

Стены Альмадинта стонали и крошились под градом ударов, но держались.

На приступ двинулись воины, на головы которым хлынули кипящая смола и кипяток. Защитники города, прячущиеся за каменными зубцами стен, поливали врагов градом стрел.

Спускать и снова натягивать тетиву с новой стрелой стало для Фрица настолько привычным делом, что он мог бы повторить его даже во сне. Он никогда не был хорошим лучником, однако даже слепец попал бы одну из моря голов, окружавших Альмадинт. Врагов было столько, что они едва не давили друг друга. Фриц уже не различал в этой толпе людей, аласакхинцы для него слились в темную неодушевленную массу. Как лавина или волна прибоя.

Вот только поток этот то и дело огрызался ответными залпами стрел. Одна впилась в грудь сражавшегося рядом с Фрицем крестоносца, нашла прореху между звеньями кольчуги, и воин осел грудой гремящего железа. Басарцы — союзники аласакхинцев смазывали наконечники стрел особым ядом, даже одна царапина приводила к мгновенному параличу и затем остановке сердца. Обычно кольчуга или даже просто толстая войлочная куртка защищали от подобных ран, но некоторым крестоносцам просто не везло. Или Господь за что-то их наказывал.

Фриц обратился в голема, подчиняющегося приказам невидимого алхимика: просто натягивал и отпускал тетиву, ни о чем не думая, ничего не чувствуя. Рядом Рудольф с таким же пустым лицом выпускал стрелу за стрелой.