Даже эти неверные рыцари уважают законы гостеприимства —

всегда приходят в гости всей «свиньей».

От рокота грома стены старого замка, казалось, могут разлететься на куски.

Сидящая перед камином за вышиванием Агата перекрестилась. Фрицу, который пытался читать трактат об истории, хотелось убежать в свою комнату и спрятаться под кровать. Каждая вспышка молнии и раскат грома заставляли вздрагивать, буквы расплывались перед глазами.

Но бояться будущему рыцарю стыдно, в отсутствии отца Фриц — единственный мужчина в доме, значит, должен защищать маму и экономку Агату.

Мама…

Возможно, то, что за окном утробно ревел ветер, даже лучше, ведь он заглушал крики Дагмар фон Ауэрбах.

Она мучилась с самого утра, давая жизнь сестренке Фрица, и тот был готов выйти на улицу в любую бурю, лишь бы страдания мамы прекратились. Но такое самопожертвование ничем бы не помогло.

Отец взял их старую клячу Марту и уехал в расположенный аж за рекой Грюненвальд, чтобы позвать священника-целителя. И Фрицу оставалось лишь терпеливо ждать.

«Ты поможешь матушке, если будешь послушным мальчиком и тихо посидишь за книжкой, никому не мешая, — сказал на прощание отец. — Остаешься тут за главного. Ты ведь не подведешь?»

Поэтому, когда после очередной вспышки молнии круглое личико Агаты, обычно румяное, точно наливное яблочко, побледнело, Фриц произнес покровительственным тоном:

— Не бойся. Патер Герхард говорил, что гром это просто грохот от колесницы святого Илии, который молниями поражает чертей.

Агата умильно улыбнулась.

— Какой вы умный, юный герр.

Фриц надулся от важности, но, услыхав донесшийся из покоев наверху протяжный стон, втянул голову в плечи. Подняв глаза к потолку, Агата снова перекрестилась и тяжко вздохнула.

— Ах, моя бедная госпожа, за что вам такие страдания? Ведь не сыщешь во всем баронстве человека добрее. Молодой герр, давайте помолимся за ее скорейшее разрешение от бремени.

Они уже не раз молились с того злополучного момента, когда у мамы начались боли, которые Агата назвала схватками. Но что толку? Бог оставил их, не хочет помогать маме, хотя она не сделала ничего плохого.

Испугавших своих кощунственных мыслей, Фриц с жаром зашептал молитву. Он вкладывал всю душу в привычные строки, умоляя небеса сжалиться.

Ветер будто нарочно стих, и от нового жуткого стона у Фрица по коже побежали противные холодные мурашки. Разве может его мама, такая веселая и бодрая, мелодично певшая для всей семьи вечерами у камина… Разве может она кричать столь страшно?

Фриц еще никогда не молился так отчаянно. Сейчас он был готов пообещать что угодно, лишь бы мама благополучно дала жизнь его маленькой сестренке.

«Господи, прошу, я буду хорошим, — мысленно взывал он. — Буду во всем слушаться батюшку, маму и тетю Агату. Буду внимателен на уроках чистописания и счета. Никогда больше не засну на скучных проповедях отца Герхарда».

Список того, чем он мог пожертвовать, быстро закончился, так что дальше Фрицу оставалось лишь твердить заученные слова на древнем иллирийском, смысл которых он знал лишь в общих чертах. И почему нельзя молиться на родном языке? Разве всемогущий Господь не может понять обращенных к нему воззваний, на каком бы наречии те ни были произнесены?

Но хотя Фриц по большей части не понимал, что говорит, молитва помогла: душераздирающие крики прекратились. Охающая и кряхтящая Агата вернулась к вышиванию, а Фриц сел за книгу.

Потом в комнату заглянула помощница повитухи, подозвала Агату и они вместе куда-то ушли. Выждав пару минут, Фриц бесшумно отложил книгу и на цыпочках прокрался следом за женщинами.

Они поднимались по узкой лестнице на второй этаж, который скорее следовало назвать чердаком — в маленькой пристройке к замку, где ютились Ауэрбахи было всего три комнаты. Ту, что наверху, родители заняли под свою спальню. На последних месяцах беременности мама уже не покидала постели, и Фриц подолгу сидел рядом, делясь нехитрыми детскими радостями и горестями. Мама рассказывала чудесные сказки, сочиняя необыкновенные приключения героям прямо на ходу. Творчество всегда было совместным: Фриц часто угадывал ход маминых мыслей, подхватывал какую-то идею, или наоборот, предлагал новое…

Поднимаясь по лестнице, женщины тихо переговаривались, Фриц смог уловить только обрывки фраз.

— … похоже, неправильное положение…

— … слишком слабенькая…

— … не стоило…

Прятавшегося в тенях Фрица они не замечали, так что он смог добраться до верхней площадки лестницы, откуда была видна часть спальни. Он успел заметить белую простынь, заляпанную чем-то красным. И большие, как у мужчины, руки повитухи, которые поразили его еще тогда, когда отец привел эту грузную резкую женщину из деревни утром.

Фриц так засмотрелся на красные пятна и эти пугающие руки, что забыл затаиться.

— Маленький негодник! — воскликнула Агата, которая всегда на диво быстро переходила от «герра» к «негоднику» и обратно. — А ну брысь отсюда!

Она замахнулась на Фрица тряпицей, которую держала в руках, и он едва не скатился по лестнице. Юркнул в гостиную и, плюхнувшись на стул, вцепился в книгу, будто еще можно было изобразить невинность.

Агата вскоре вернулась, какая-то сумрачная и задумчивая. Даже не стала ругать Фрица, просто уселась в кресло и принялась бездумно перебирать нитки. Осмелев, он рискнул спросить:

— Как матушка?

Вздрогнув, словно ее вырвали из объятий сна, Агата с минуту просто таращилась на Фрица. Потом с трудом выдавила улыбку.

— О, самое худшее уже позади. Осталось совсем чуть-чуть и появится малышка.

Агата совсем не умела врать.

И в этот миг Фрицу стало по-настоящему страшно.

Теперь он уже не мог ничего делать, и, как Агата, просто смотрел в огонь. Дрова, жадно пожираемые пламенем, обращались в пепел, в комнате становилось холоднее, но никто не спешил подбросить поленья. Время тянулось медленно, как вязкая патока, заполняя все тело тяжелым ощущением обреченности.

Вдруг Фрицу захотелось вскочить и разразиться воплем. Как-то разорвать окутавшие их с Агатой оцепенение. Но вспомнившийся наказ отца пригвоздил к месту — все еще теплилась надежда, что если Фриц будет хорошим мальчиком, то поможет маме. Хоть как-то.

Вдруг сквозь заунывный вой ветра прорвался новый звук, внесший жизнь в царство холода и отчаяния — в прихожей хлопнула дверь. Агата тут же встрепенулась, засуетилась.

— Наверняка герр Генрих вернулся!

Она бросила в камин сразу два полена, в которые вцепился уже начавший умирать огонь. Затем поспешила в прихожую, Фриц семенил по пятам, не в силах поверить, что отец, казалось, исчезнувший навсегда, вернулся. Но вот он — самый настоящий, из плоти и крови. Стоит на пороге, снимая насквозь промокший плащ. Агата бросилась помогать, на ходу торопливо спрашивая:

— Патер Андреас снаружи? Или приедет попозже?

— Не приедет он, — отрубил отец и добавил злобно. — Ублюдок боится замочить ножки. Ах, в такую непогоду ломит его старые кости! Тьфу, изнеженный сукин сын.

Агата взволнованно зашикала, явно намекая, что не стоит использовать такие слова при ребенке. Но Фриц не обратил внимания на брань, которую в обычной ситуации постарался бы запомнить, чтобы потом щеголять перед деревенской ребятней. Имело значение лишь одно — владеющий святым даром исцеления отец Андреас не приедет, чтобы помочь маме.

На глаза навернулись предательские слезы, и Фриц проглотил вставший в горле колючий ком. Нельзя плакать! Ему семь, они почти взрослый мужчина!

Оставляя на полу мокрые следы от сапог, отец прошлепал к Фрицу и потрепал по голове холодной рукой.

— Не волнуйся, мы и без этого задохлика, прикидывающегося святым, справимся. Мама у нас сильная. Родила ведь она тебя, такого крепыша.

Это был весомый аргумент. Но Фриц поверил вовсе не благодаря логике, он поверил отцу — образцу для подражания, непререкаемому авторитету, почти равному Богу. Раз так сказал батюшка, так оно и будет.