Фриц помог отцу снять сапоги, пока Агата убежала на кухню подогреть вино со специями и найти чистое полотенце.

Через несколько минут отец уселся в свое резное кресло и, с наслаждением вытянув ноги, принял у Агаты кубок. Сейчас в оранжевом свете камина Фриц заметил, каким изможденным выглядит всегда собранный Генрих фон Ауэрбах. Его мокрые волосы липли к голове и от воды казались не пепельными, как у сына, а черными. Под глазами залегли тени, черты лица будто заострились, от чего фамильный нос Ауэрбахов казался еще больше.

Пока Агата вытирала хозяину голову полотенцем, они быстро переглянулись, и затем Фрица отослали на кухню за хлебом и сыром. Когда же он, постаравшись управиться как можно быстрее, вернулся с едой, отец стал мрачнее темного неба за окном.

Проведя рукой по лицу, он простонал:

— Почему я не могу быть с ней? Знаешь, мы ведь не разлучались с момента первой встречи, когда нам было по пять лет.

— Это женское дело, господин, — мягко проговорила Агата. — Доверьтесь повитухе.

— Да какой от нее прок! — рыкнул вдруг отец и с силой отшвырнул кубок.

Тот, звеня, покатился по каменному полу и разлившееся вино напомнило о кровавых пятнах на белой простыни.

Тут отец заметил Фрица и воскликнул преувеличенно бодро:

— Ты уже здесь, отлично! Скорее давай еду, я так голоден, что готов проглотить кабана.

Фриц поставил тарелку на маленький столик, отец тут же набросился на пищу, заталкивая в рот большие куски, но как будто не получая удовольствия. Он даже подавился, и Агата, ворча, стучала его по спине. Фриц с тревогой наблюдал за отцом, ища малейшие признаки сам не совсем понимая, чего. Фальши? Страха? Растерянности?

После ужина отец как ни в чем не бывало принялся проверять у Фрица заданный урок, требуя пересказать прочитанное и журя за ошибки. Словно хотел отвлечь сына от мыслей о матери. Или отвлечься самому?

Но сверху уже давно не доносилось криков, даже буря как будто стала утихать. Отец то и дело поглядывал на закрытое ставнями окно, возможно, надеялся после прекращения дождя опять поехать в Грюненвальд.

В душе Фрица пробудилась надежда, подкрепленная присутствием отца. Да, маме становится лучше! Может быть, даже не понадобится помощь высокомерного Андреаса.

Но, когда в комнату вошла повитуха, сердце Фрица кольнула ледяная игла дурного предчувствия. У женщины было странное выражение лица: торжественное и строгое, как у статуи Матери в деревенском храме.

— Хорошо, что вы вернулись, герр Ауэрбах, — басом произнесла она. — Мужайтесь, ибо Господь прекратил страдания вашей супруги, забрав ее и нарожденное дитя на Небеса.

Слова повисли в ставшем вдруг плотным воздухе, словно высеченные на нем резцом безжалостного скульптора.

Фриц замер, не в силах поверить в услышанное. Мама ушла на Небо? Не может быть! Она же только вчера разговаривала и смеялась, трепля сына по непослушным вихрам. Повитуха, наверное, ошиблась или неправильно выразилась. Но какое-то странное чувство, острой снежинкой резавшее сердце, подсказывало — все правда.

Первым опомнился отец и вскочил с кресла, взревев:

— Хватит врать, старая карга!

Он бросился к двери, и повитуха, не обижаясь на оскорбление, покорно уступила дорогу. Фриц, словно разбуженный этим полным боли криком, рванул следом за отцом. И хотя бежал изо всех сил, так, что аж в боку закололо, все равно не догнал.

Когда запыхавшийся Фриц остановился на пороге спальни, отец уже опустился на колени рядом с постелью и взял мать за руку. Ее обычно тонкое запястье сейчас казалось в широкой ладони отца совсем хрупким и прозрачным, как паутинка.

— Мара, Мара, открой глаза, — сбивчиво шептал отец, целуя бледные пальцы.

Его голос стал каким-то высоким и ломким, словно бы детским.

— Это все неправда, да? Ты ведь не могла оставить меня? Да, я попался на розыгрыш, признаю. Теперь открой глазки и посмейся надо мной, дураком, как обычно.

Но мать не открывала глаз.

Среди белых подушек и простыней Фрицу с трудом удалось различить ее лицо, показавшееся вдруг совершенно незнакомым. Чужим.

Ввалившиеся щеки. Посиневшие губы. Бледная кожа, обтягивающая кости так, что кажется, это уже не лицо вовсе, а голый череп.

Фриц с дрожью наблюдал, как отец целует эти мертвые губы, гладит высокий лоб и волосы, которые когда-то были золотыми, а теперь казались серыми.

— Мара, Мара, — повторял он.

Потом внезапно, сжав руку матери, запрокинул голову и закричал. Протяжно, на одной ноте. Словно и не человек кричит, а воет дикий зверь.

У Фрица внутренности свернулись в ледяной комок, дыхание застряло в груди. Ему показалось, что сейчас он сам умрет, станет таким же неподвижным и серым, как мама.

«Папа, — хотелось произнести ему. — Папа, не надо, прекрати».

Но язык прилип к небу, губы не шевелились. Фриц мог только стоять и смотреть на тело матери глазами, в которые вставили палки, не давая векам закрыться.

А отец все кричал и кричал.

Спасением от кошмара стала Агата. Он схватила Фрица, прижала к себе, позволяя спрятать лицо в ее пахнущем душистыми приправами переднике.

— О Боже, Боже, — причитала она. — Мой бедный молодой герр.

И тогда Фриц, наконец, смог заплакать.

В тот день его жизнь изменилась безвозвратно.

Лежа на кровати прямо в верхней одежде, отец прижимал ко лбу смоченную ледяной колодезной водой тряпку и медленно цедил из кружки травяной настой Агаты.

Фриц понимал: раз отец в таком положении, то надеяться не на что. Однако все равно пришел в комнату, движимый обидой и разочарованием.

— Батюшка, ты обещал потренироваться со мной сегодня.

Приоткрыв опухшие глаза, отец устало и тоскливо посмотрел на Фрица.

— Прости, Фриц, мне сегодня что-то совсем скверно. Давай завтра.

Следовало отступить, все равно от отца уже ничего не добиться, да и сколько уже раз повторялась подобная сцена? Не счесть. Но все же Фриц упрямо сказал:

— Ты всегда учил меня выполнять свои обещания.

— А еще учил не перечить старшим, — буркнул отец. — Ты ведь уже взрослый парень, потренируйся сам… Даю задание сделать сто махов мечом, чтобы укрепить мышцы рук.

— Я всю неделю только тем и занимаюсь, что делаю махи! — запальчиво воскликнул Фриц. — Ты все время обещаешь спарринг, а потом напиваешься вечером. Зачем дуть самогон, если прекрасно знаешь, что на утро заболит голова?!

— Докатились! Яйца курицу учат. — В голосе отца, до этого вялом и безжизненном, прорезались привычные Фрицу по детству стальные нотки.

— Хватит! У меня от тебя виски начинает ломить. Иди тренируйся!

Фриц бы, может, еще поспорил, но тут пришла Агата с новой холодной тряпицей и, начав взволнованно кудахтать над хозяином, вытолкала «маленького негодника» взашей.

В глупой попытке отомстить отцу, Фриц вместо того, чтобы отправиться на тренировочную площадку, пошел в сад.

Замковый двор, еще пару месяцев назад пустынный, теперь запрудил народ. Солнце сверкало на сбруях коней и золотом шитье ливрей. Фрицу нелегко было протолкаться через толпу слуг, готовивших замок к приезду герцога Заксенштойфе. Теперь он, полновластный хозяин всех земель, которые столетиями принадлежали Ауэрбахам, наведывался каждый год, чтобы поохотиться в густых окрестных лесах.

Отец не уставал повторять, что герцог оказал семье обнищавших дворян милость, позволив жить в замке и присматривать за ним. Но Фрица всегда злила мысль о «доброте» Заксенштойфе. Ага, просто кость собаке кинул!

К тому же, когда в замке появлялись слуги во главе с мажордомом, отцу больше не требовалось хотя бы поддерживать видимость работы. Он мог пить днями напролет.

А ведь до смерти мамы отец позволял себе только пару бокалов вина на праздники, помня об одном из предков, растративших половину состояния Ауэрбаха на дорогие напитки и азартные игры…

После смерти жены Генрих фон Ауэрбах двое суток не выходил из семейной спальни не принимал пищу, ни с кем не желал говорить. Когда из деревни спешно пришел, несмотря на продолжающуюся непогоду, отец Герхард, то получил в ответ на свои увещевания только поток отборной брани.