На третьи сутки отец вышел из спальни сам и даже поел под причитания Агаты. Но Фриц понимал — что-то тут нечисто.

Сам он, выплакавшись в передник Агаты, просто сидел в своей комнатушке-чулане, таращась в стену. Внутри была гулкая пустота, которую не заполнишь целым соленым океаном слез. Фриц никак не мог свыкнуться с мыслью, что мамы нет. И больше никогда не будет. Ее улыбка, голос, лучистые глаза — все это он не увидит. Не услышит смех. Не узнает продолжение последней сказки о приключениях храброго рыцаря в подземелье троллей.

«Никогда» страшное слово. Фриц слишком рано узнал его значение в полной мере.

Пустота в душе заполнилась жарким пламенем ярости. Во всем виноват сукин сын Андреас! Фриц с особым удовольствием называл про себя священника именно так, смакуя ругательство. Разве можно, обладая святой силой, отказываться помогать людям? Почему Всевышний посылает свой дар подобным самовлюбленным типам?

Но главное: почему Господь позволил маме и сестренке Фрица умереть?

Мучительные вопросы не давали покоя. Привычный мир, где все просто и понятно, рушился точно пирамида из сухих веток под порывами ветра.

Но если отомстить Андреасу за маму, то скребущая боль из сердца уйдет. Бушующее в пустоте пламя потухнет, насытившись жертвой.

Отец наверняка думал также. И, когда тот, поев, без всяких объяснений отправился в конюшню, прихватив меч, Фриц понял, что грядет.

Пока Агата беспомощно размахивала руками и квохтала, точно курица-наседка, Фриц тоже выскользнул из гостиной. Быстро пробежав в свою комнату, взял деревянный тренировочный меч и вылетел на улицу.

Отец уже оседлал единственную лошадь, принадлежащую семье, чьи конюшни когда-то заполняли породистые жеребцы. Фриц спрятался в тени стены, чтобы не попасться ему на глаза, и, когда отец выехал за ворота замка, скользнул следом.

Фриц не сомневался, что конечная цель пути — Грюненвальд. Туда вела не только главная дорога, существовало и несколько коротких путей, по которым в такую слякоть не пройдет и хороший конь, куда уж дохлой кляче, вроде Марты.

Со всей возможной прытью Фриц бросился по одной из таких дорог. Промозглый ветер развевал за спиной старый плащ, под ногами хлюпала грязь и в лицо летели капли мелкой мороси. Но он не сбавил хода, даже когда дыхание застряло в груди колкими льдинками, а в глазах потемнело. Нужно опередить отца, во что бы то ни стало! Тогда они вместе свершат месть.

Фриц буквально выкатился из леса на перекресток: сапоги и штаны до колен покрывал плотный слой грязи, плащ порвался, а деревянный меч уже начал намокать. Жалкий вид. Но все же Фриц решительно встал на дороге, преграждая путь медленно трусящей Марте. Отцу даже не пришлось натягивать поводья, уставшая кобыла остановилась сама.

— Фридрих-Вильгельм, это еще что такое?! — со смесью удивления и злости воскликнул отец. — Живо домой, сейчас не время для игр!

С вызовом встретив его взгляд, Фриц не попросил, а скорее потребовал:

— Батюшка, позволь пойти с тобой. Ты ведь едешь убить сукина сына Андреаса?

— Что за выражения! — возмутился отец, но вдруг замолчал, видимо, полностью осознав смысл сказанного.

— Ты… но как же… с чего вдруг… я вовсе не… — беспомощно залепетал он, пытаясь подобрать слова.

— Я тоже хочу отомстить за маму! — яростно выпалил Фриц и услышал в собственном голосе предательские слезы.

Нет. Нельзя сейчас реветь как маленький. Он — мужчина и будет сражаться вместе с отцом.

Фриц стиснул рукоять меча так, что заболели пальцы. Зато удалось побороть слезы, и он гордо вскинул голову, показывая свою решимость.

Отец посмотрел на него долгим, тяжелым взглядом, который невозможно было прочесть. Потом слез с лошади и медленно, словно двигаясь через воду, подошел к Фрицу. Тот ожидал, что отец привычно потреплет его по голове, скажет что-нибудь вроде «как ты повзрослел, сын».

Но вместо этого отец вдруг, опустившись перед Фрицем на колени прямо в грязь, заключил в объятия.

— Прости. Прости меня. Я думал только о себе. О своем горе. Но каково было тебе?

Услышав в голосе отца слезы, Фриц немного испугался и даже ощутил легкое презрение. Надо же, отец, такой взрослый и серьезный, плачет. Но в то же время пришло облегчение — плачь это что-то привычное, человеческое. Не похоже на прошлые жуткие крики.

Выронив меч, о котором тут же благополучно забыл, Фриц осторожно обнял отца за мощную шею и робко позвал:

— Батюшка?..

Всхлипнув, тот резко выпрямился, протер глаза и скривил губы в улыбке, которая выглядела на его измученном лице скорее жутко, чем радостно.

— Поехали домой, сынок.

Фриц опешил.

— А как же Андреас? Месть?

Продолжая все так же болезненно улыбаться, отец поднял вверх палец.

— Если бы я рискнул твоей жизнью, наблюдающая за нами с Небес матушка… — Тут его голос дрогнул, превратившись в сдавленный то ли смешок, то ли стон. — Она оторвала бы мне голову. Нет, смерть Андреаса не вернет Мару. И когда меня казнят за убийство духовного лица, ты останешься сиротой, а ты единственное, что уцелело от нее в этом мире. От моей Мары… Теперь я буду заботиться о тебе и никогда не брошу.

Из этой сбивчивой речи Фриц понял только то, что мести не будет. Ему следовало бы разозлиться, он же почувствовал облегчение. Объятия отца уняли бушующее в душе пламя, дав надежду на возвращение к нормальной жизни. Фриц поверил, что теперь все станет, как прежде. Они будут жить с папой, а мама будет смотреть на них из райских кущ и радоваться.

Ловко запрыгнув в седло все это время флегматично стоявшей Марты, отец протянул Фрицу руку.

— Залезай. И не забудь свой верный клинок, вояка.

Смутившись, Фриц поспешил схватить валяющийся в грязи меч и взялся за крепкую ладонь отца.

Они ехали в уютной тишине, прижимающийся к широкой груди отца Фриц ощущал покой и умиротворение. Мерная поступь кобылы укачивала, и он сам не заметил, как задремал, впервые по-настоящему уснув со дня смерти мамы.

Позже, повзрослев и многое поняв, Фриц часто ловил себя на горькой мысли: возможно, отцу было бы лучше тогда свершить месть и отправиться вслед за любимой женой со спокойной душой. Потому что на самом деле он умер в тот момент, когда осознал: «его Мары» больше нет. Осталась лишь оболочка, наполненная страданием и тоской.

Отец обещал, что будет заботиться о Фрице, но на самом деле не мог — с этого началась череда невыполненных обещаний.

Впервые отец напился после похорон, выдув одну из трех бутылок дорогого вина, которые хранились дома для особо торжественных случаев.

Фрица тогда охватил леденящий ужас от вида гроба, куда положили маму, потом еще и закопав в землю. Хотелось скрыться в сильных объятиях отца от всего мира, почувствовать тепло. Понять, что есть еще рядом живые люди.

Но отец обнимал бутылку, и Фриц остался в своей комнате с Агатой, заставляющей молиться, хотя он крепко обиделся на Бога, забравшего маму.

На следующий день отец страдал от похмелья, каялся и заверял, что такого не повторится. Он крепко занялся Фрицем, проводя с ним почти все свободное время, благо поздней осенью работы было немного.

Они тренировались в фехтовании в гостиной несмотря на ворчание Агаты. Отец продолжил уроки арифметики, истории, чистописания и прочее, тщательно следя, чтобы Фриц не отлынивал. Тот и не собирался, находя в науках возможность отвлечься от мрачных мыслей и воспоминаний о маме. Но отец мешал, сам начиная рассказывать о ней вечерами, когда на него находила меланхолия.

Через месяц он опять сорвался, на сей раз уйдя в запой сразу на несколько дней. Потом снова последовали извинения и усиленные штудии для Фрица. Все же отец уже не мог отказаться от хмельного зелья, перейдя, когда дома закончились запасы вина, на дешевый самогон из деревни.

Постепенно перерывы между попойками становились все короче, уменьшая время общения с сыном.

Нет, отец не был буйным пьяницей, он («Слава Всевышнему!», — повторяла Агата) не сквернословил и не распускал руки. Однако, напившись, он все же производил отталкивающее впечатление: сразу становился каким-то жалким, помятым. Он ныл, плакал, пытался сюсюкаться с Фрицем, бесконечно повторял одни и те же истории, в основном о жене. Иногда бродил по дому, зовя надтреснутым голоском старика: «Мара, Мара, где ты?».