Горевшие тут и там костры не добавляли спокойствия, скорее делали картину еще более зловещей. Они сверкали в ночи, словно алые глаза гигантского зверя. Или болотные огни, заманивающие путников на верную гибель. Прямо в лапы мертвецов.

О да, сегодня по древним улицам бродило много теней, жаждущих крови своих убийц!

Фриц начал бормотать «Отче наш», то и дело украдкой крестясь, но страстные воззвания ко Всевышнему не помогали. Возможно, потому что в частичке души Фрица появилось греховное сомнение: если Бог существует, как Он мог допустить сегодняшние смерти?

Поразительно, как впечатлительному Рудольфу удалось пробежать по этим улица да еще одному. Не иначе он пронесся на крыльях любви.

Хвала всем святым, жилище Евстафия действительно находилось недалеко. Расположенный за каменной оградой двухэтажный дом невозможно было не заметить — такие дикие вопли и режущая слух музыка оттуда доносились.

Во внутреннем дворе проходила отвратительная оргия, от одного вида которой Фрицу захотелось задать стрекоча. Рыцари Креста обжимались со шлюхами и обливались вином всего в какой-то лиге от святынь. В красном свете костров их лица искажались, становились уродливыми, теряли человечность. Может, это действительно были уже не люди, а черти, принявшие их облик для смущения верующих.

Наверняка Евстафий и сам не желал надолго задерживаться в этом чистилище. Забежав в дом, он вернулся с женой — пухленькой низенькой дамой — и они вместе с Фрицем унесли ноги от призывов выпить за победу.

Когда они добрались до шатра, то еще на подходе услышали доносящийся оттуда звонкий голос Рудольфа, который читал поэму.

«Вот ведь выдумал, чем досаждать Амире! — возмутился Фриц. — Ей сейчас не до стихов!»

Откинутый полог палатки открыл зрелище, достойно подмостков лучших балаганных трупп. Рудольф, чтобы Амира лучше поняла сюжет поэмы, разыгрывал все в лицах. Вот он упал на одно колено и протянул воображаемой даме не менее воображаемый цветок. Потом вскочил, встал вполоборота и, прижав руку тыльной стороной ко лбу, изобразил уже девицу, отвергающую излишне назойливого кавалера.

Больше всего Фрица удивило то, с каким вниманием Амира следила за представлением. Подтянув колени к подбородку, она широко раскрытыми глазами ловила каждый жест Рудольфа. Словно вдруг начала понимать слова иноземного языка.

Когда для изображения очередной строфы Рудольф скорчил рожу, губы Амиры дрогнули как от вида Фрица, пытавшегося выдать рваную рубаху за платок. Кстати, на голове у нее теперь красовалось не это тряпье, а кусок алой шелковой ткани. Фриц припомнил, что вроде бы такая была среди даров короля, полученных Рудольфом. Сразу надо было сообразить и дать ее Амире.

Супруга Евстафия — Пульхерия — поставила перед Амирой резной сундучок, который захватила из дома, и вежливо, но настойчиво выставила мужчин на улицу.

— Слушай, я, конечно, уважаю поэзию и все такое, — начал Фриц, когда они с Рудольфом уселись у входа в палатку, Евстафий в своей угодливости расположился чуть поодаль.

— Но все же сейчас не время для стихов.

— Да я и не собирался их Амире читать. — Рудольф заметно смутился. — Она, как вы ушли, сразу легла на одеяло и отвернулась. Ну, а я, раз спать пока нельзя, стал сочинять балладу о твоем героическом поступке. Не взятие же города славить! В общем, я, как это обычно со мной бывает, вскоре забылся и заговорил слишком громко. И вдруг вижу, Амира не спит и так пристально на меня смотрит. Я тогда решил что-нибудь ей почитать. Пусть она слов не понимает, но мне кажется, ей становилось легче, когда она слушала стихи да смотрела на мои ужимки.

Тогда Фриц понял: Амире, как и ему самому, как и Рудольфу, нужно было отвлечься от того ужаса, что царил в ее голове.

Хотя бы ненадолго.

На несколько томительных минут воцарилась тишина, потом из палатки выкатились Пульхерия, и через мужа передала, что все в порядке. Нужно только менять каждый день повязки, смоченные раствором, который она оставила Амире. После этого супруги засобирались домой, но Фриц уговорил их остаться на ночь. Не было никакого желания снова сопровождать их по дороге через темные улицы, а отпустить без охраны как-то… некрасиво. Да и оставлять двух стариков один на один с пьяной толпой — тоже.

Евстафий разрываясь между угодливостью и настойчивостью, говорил, что не может оставить добро без присмотра. Фриц веско напомнил: голова на плечах ценнее золота в сундуках. К тому же крестоносцы заберут все, что захотят, независимо от присутствия хозяев в доме. Более того, Евстафия еще и могут пытать под настроение, чтобы узнать, не припрятал ли он где сокровищ.

Последнее, конечно, было маловероятно, Фриц намеренно сгустил краски, нагнав на бедного Евстафия страху и окончательно сломив робкое сопротивление.

После долгих взаимных расшаркиваний Евстафий и Пульхерия заняли два оставшихся одеяла, а Фриц с Рудольфом, завернувшись в плащи, устроились снаружи палатки.

Видя, что друг уже клюет носом, Фриц сказал:

— Понимаю, что хочется спать, но надо дежурить. Я первый, разбужу тебя ближе к рассвету. Идет?

Рудольф недоуменно уставился на него.

— Зачем дежурить? Опасаешься, что Дидье нападет?

Фриц неопределенно пожал плечами.

— Возможно. Всегда лучше подстраховаться.

— Хорошо, как скажешь, — покладисто согласился Рудольф, который привык во всем полагаться на более практичного товарища.

Прикрыв глаза, он свернулся калачиком, однако долго не мог заснуть. Сперва Рудольф беспокойно ворочался туда-сюда, потом вроде бы улегся, но по неровному дыханию Фриц определил, что сон пришел к другу далеко не быстро. Хорошо он все же отправился в спасительные объятия грез.

Сам Фриц, пусть и вымотался до предела, сомневался, что сможет уснуть. И даже к стыду своему немного боялся закрывать глаза, страшась того, что увидит во мраке под веками. Собственно поэтому он и вызвался дежурить первым, в надежде загнать себя настолько, чтобы потом просто упасть и вырубиться.

Пока же Фриц сидел, таращась прямо перед собой. Неподалеку у костров еще шумело празднество, слышалось нестройное пение и вопли. Постепенно веселье умолкало, вскоре шатающиеся рыцари, многих из которых поддерживали за плечи жрицы любви, потянулись к своим палаткам и захваченным домам.

Мимо жилища друзей нетвердой походкой прошествовал Пауль, не обернувшись и не пожелав спокойной ночи. Значит, все еще дуется. Ну, он отходчивый, скоро успокоится.

Остаток дежурства Фриц провел в благостном бездумье: голова опустела, чувства покрылись изморозью. Он скользил на грани сна и бодрствования, в пространстве, где не было ничего. Приятная пустота.

Фриц бы забыл разбудить Рудольфа, но тот проснулся сам. Даже не проснулся, а подскочил, точно ужаленный. От неожиданности тоже вскочивший Фриц спросил испуганно:

— Змея?

Зачем-то выхватив из ножен меч, Фриц озирался по сторонам. Рудольф не спешил отвечать, просто сидел и шумно хватал ртом воздух. Тогда Фриц сообразил, что дело в дурном сне.

Немного придя в себя, Рудольф вытер вспотевшее лицо краем плаща и предложил немного хриплым голосом:

— Раз уж я проснулся, давай меняться.

Фриц не стал спрашивать, что за кошмар пригрезился другу. Захочет, сам расскажет. Но, наверное, есть кое-что, чем человек не может поделиться даже с надежным товарищем.

Улегшись на землю, где, вполне возможно, когда-то спали знаменитые святые и грешники, Фриц почти мгновенно провалился в забытье. Только успел удивленно подумать, что ночное бдение все-таки помогло. Или дело было в немного успокоившейся совести?..

Утром в Храме креста прошла служба. Клирики успели хорошо подготовиться: на мраморных плитах церковного зала не было заметно ни капли крови, все сияние золотого убранства слепило глаз. Даже намека на языческий культ Зоара здесь не осталось.

На помещенные в алтаре обломки Креста из круглого отверстия в потолке падал ослепительный свет. Кусочки дерева на инкрустированном драгоценными камнями постаменте выглядели так, словно казнь Сына состоялась только вчера. Ни следа разложения — архиепископ Урбан даже брал их в руки, но дерево не крошилось.