— Проклятая шлюха!

Фриц выехал вперед и осведомился у Вольфганга, даже не пытаясь скрывать иронию:

— Разве подобное поведение не является нарушением законов нравственности, за которыми должны следить блюстители морали?

Вольфганг даже бровью не повел.

— За что же здесь наказывать? Горожане вполне имеют право выразить свое недовольство по поводу распутного поведения земляков.

Другого ответа Фриц и не ожидал. Значит, надо опять брать происходящее в свои руки.

Перекрывая нарастающий гул бранных выкриков, Фриц зычно заговорил:

— Братья и сестры, не уподобляйтесь злым джурдам Альмадинта, в великой гордыне возомнившим себя праведниками. Ибо Сын рек, заступаясь за блудницу: «Кто сам без греха, пусть первым бросит в нее камень».

И камень прилетел.

Если бы не отработанная годами тренировок и битв ловкость, позволившая вовремя увернуться, объемистый булыжник пробил бы Фрицу голову.

Отряд остановился, и Вольфганг отправил двух блюстителей «поймать негодяя». Фриц не сомневался, что никого они не найдут. Его бы совершенно не удивило, если бы выяснилось, что кидавший был подослан самим Вольфгангом, как, возможно, и те, кто выкрикивал оскорбления.

Толпа заволновалась, в дальних рядах послышалась возня и женский визг. Некоторые стали вопить о покушении на великого святого (все-таки авторитет Фрица, поднявшего со смертного одра множество больных, пока оставался на недосягаемой для грязи высоте). К нему подбежало несколько прихожан во главе с взбешенным кузнецом, испуганно вопрошавших о самочувствии «отче» и уверявших, что уж они-то больше не допустят подобных покушений. Успокоив их, Фриц снова обратился к горожанам с нотками презрения в голосе:

— Вижу, среди нас имеется истинный праведник, уверенный, что имеет право судить других. Только почему же он или она не выходит, дабы явить свою добродетель, а предпочитает прятаться за спинами других? Я скажу вам, почему, дети мои! Даже если раньше сей человек и был праведником, то теперь таковым не является. Ибо покушение на жизнь ближнего, тем более священника, есть тяжкий грех! Вот к чему приводит гордыня! Но я прощаю сего человека, кто бы он ни был, ведь учение Сына велит нам прощать врагов своих. Запомните увиденное накрепко и оживляйте в сердце всякий раз, как начнете ставить себя выше согрешившего брата или сестры по вере. А также тогда, когда возжелаете отомстить за нанесенную обиду… Теперь именем Господа нашего приказываю всем разойтись по домам и не мешать мне с братьями выполнять свой скорбный долг.

Речь Фрица произвела на толпу впечатление, многие горожане действительно начали поспешно уходить. Те, кто наблюдал за процессией через окна, захлопывали ставни. Однако кое-кто был не в силах подавить любопытство и, отходя на боковые улочки, продолжал осторожно выглядывать из-за угла. Некоторые оставляли в ставнях маленькие щелочки, другие горожане прятались за кустами у заборов. Но, по крайней мере, больше никто не выкрикивал ругательства и не швырялся камнями.

Отряд снова мог двигаться вперед.

— Хвала всем святым, вы не пострадали, отче.

Действительно ли в этих словах Вольфганга прозвучала легкая досада или Фрицу только послышалось? Ведь когда подспудно настроен против человека, можно запросто увидеть и услышать то, чего нет.

И все же Фрица не покидала мысль, что все произошедшее сейчас было умело подстроено. Святая сила далеко не всегда может защитить даже самых могущественных церковных магов. Будь на месте Фрица кто-то чуть менее проворный, и, пожалуйста, вам — труп пастыря, который слишком много выступал да умничал. Преступник сбежал, блюстители, во главе с Вольфгангом, скорбят и рвут на себе волосы, умоляя о справедливой каре за недогляд. Но мертвеца-то этим уже не воскресить…

На сей раз по прибытии в епископскую резиденцию Филипп быстро ответил на прошение Фрица о личной встрече. Ха, может, значит, когда припечет, и отложить дела.

Филипп ждал, заложив руки за спину и отвернувшись к окну. В стекло барабанил зарядивший с самого утра дождь и капли ползали по полупрозрачной поверхности точно множество маленьких змей.

Он не спешил начинать разговор, и тогда Фриц произнес, чувствуя неловкость от того, что приходится обращаться к идеально прямой спине:

— Ваше Преосвященство, полагаю, вам уже сообщили все подробности дела и мне нет нужды утомлять вас очередным пересказом. Я пришел молить о снисхождении. Да, брат Ульрих и фрау Гертруда согрешили, однако их можно обвинить лишь в прелюбодеянии. Все, что касается колдовства, бедная женщина выдумала по глупости. Если бы Церковь карала за скудость ума, то на костер бы взошла половина населения Срединных земель.

Филипп медленно развернулся. На его лице появилось редкое холодное и замкнутое выражение, которое Фриц видел всего пару раз, когда Филипп пытался сдержать злость.

— И что же ты предлагаешь? Воздать прелюбодеям хвалу и отпустить на все четыре стороны?

Ледяной тон Филиппа, с острой, точно грани сосулек, насмешкой, ранил Фрица гораздо сильнее, чем тот ожидал. Совсем не так представлялся ему по пути в резиденцию этот разговор. Фриц ожидал, что Филипп, разобравшись в деле и поняв, что блюстители берут на себя слишком многое, уже готовится ограничить их всевластие.

Как бы не так.

— Конечно же, наказание должно быть, — спокойно проговорил Фриц. — Но карать смертью, тем более на костре, это слишком!

— Что же предлагаешь ты? — прищурившись, осведомился Филипп.

— Церковное покаяние для обоих. Затем лишение Ульриха сана…

— Чтобы он женился на своей вдове и жили они долго и счастливо? И потом все графство станет говорить, мол, Церковь требует соблюдения законов нравственности от мирян, а своим позволяет безнаказанно грешить.

Фрицу не понравилась улыбка, скользнувшая при этих словах по губам Филиппа.

— Даже если они и поженятся, что в этом плохого? Ведь брак — одобряемый самим Богом союз мужчины и женщины.

Вздохнув, Филипп, наконец, сел за стол и вяло махнул рукой Фрицу, предлагая занять кресло напротив.

— Я так надеялся, Фридрих-Вильгельм, что нашел в тебе верного последователя. Того, кто понимает и разделяет мои устремления. Ведь готовых идти за мной на подвиг преобразования Церкви на самом деле так мало…

Теперь Филипп говорил без желчи и гнева, с тенью печали. Только сейчас Фриц заметил, как тот постарел за то время, что они не виделись с глазу на глаз. Заботы прибавили Филиппу новых морщин, сгорбили плечи.

— Неужели, тебе не ясно, как важно то, что мы сейчас делаем? — продолжал Филипп с горечью и в некоторой степени требовательностью, будто удивлялся тугодумию Фрица, одновременно надеясь на прозрение.

— Благодаря поддержке графа и знати, благодаря моему авторитету, я… нет, мы можем, наконец-то, построить идеальное общество! То, о чем Церковь мечтала столетиями с момента воскрешения Сына и появления первых единобожников. Исправить людские пороки, избавиться от преступников, добиться справедливости для всех…

Фриц не удержался и вставил в момент паузы:

— Сжигать на костре женщину, которая по дурости сама себя оболгала, это справедливо?

Глаза Филиппа на миг полыхнули бешенством, но заговорил он спокойно.

— Да, сейчас нам, и в первую очередь блюстителям морали, приходится быть жесткими. Нельзя пожарить яичницу, не разбив яиц. Ты сам через многое прошел и смог убедиться, что, только используя страх, удается заставить людей следовать правилам. Никакие увещевания, никакие угрозы будущей кары в Аду не помогают. Чтобы создать для людей лучший мир, нам надлежит быть с ними суровыми ради их же блага. Ты ведь уже видишь плоды наших усилий. В графстве стало так безопасно, как никогда. Невинная девушка с сундуком золота может пройти его из конца в конец — ее никто пальцем не тронет…

Фриц иронично ухмыльнулся.

— Кроме блюстителей морали, которые тщательно следят, чтобы женщины не уходили далеко от дома без сопровождения мужчин.