Вольфганг продемонстрировал Фрицу протоколы допросов и показания свидетелей, среди которых была одна из подружек Беаты. Та в числе других достойных людей утверждала, что видела, как Ульрих поздно вечером заходил в дом к Гертруде и появился оттуда лишь утром. Почему все эти господа и дамы вместо того, чтобы молиться или заниматься другими приличествующими праведникам делами, торчали у окон, в докладе умалчивалось.

Сам Ульрих при встрече с Фрицем горячо заверял, что все показания свидетелей — наглый поклеп.

— Мы с Гертрудой виделись только в храме, готов поклясться на кресте и Святой Книге!

Вот только когда его схватили блюстители и сунули под нос «доказательства», Ульрих со страху говорил совсем другое.

Небеса, наделив его добродушием и покладистостью, не дали избытка ума и возлюбленную Ульрих подобрал по себе.

Эта парочка блаженных не придумала ничего лучше, как на допросах начать выгораживать друг друга. Ульрих заявил, что склонил Гертруду ко греху прелюбодеяния угрозами. А та по дурости ляпнула, что опоила его приворотным зельем. Бестолочь!

Всего несколько слов и вот же рядом замаячили тени инквизиторов, вставших в стойку гончих, которые взяли след медведя.

Вызванные Вольфгангом служители Трибунала прибыли всего через несколько часов после возвращения Фрица в Спанфурт и немедленно взялись за дело. Признание в колдовстве это вам не шутки.

Фрицу удалось добиться только смягчения пыточной процедуры, хотя Гертруда наверняка уже при виде разнообразных инструментов истязания была готова приписать себе грехи и пострашнее применения приворотного зелья.

На прошедшем через неделю суде, где Фриц выступил в качестве защитника, Гертруда выглядела истощенной, но сама держалась на ногах — уже хорошо. Значит, если придется бежать, она сможет передвигаться. На справедливость Фриц уже особо не надеялся.

За время, проведенное среди церковников, он пришел к выводу, что в нарушении целомудрия священниками и монахами действительно нет большого греха. Человеческая природа далека от идеала теологов, даже служителей Бога невозможно заставить полностью отказаться от простых человеческих радостей. И если уже так получилось, почему бы священникам вообще не разрешить брак, как это сделано у вернианцев Вермилиона, Инеместы и Кальтонии? Таким образом, клирики будут защищены от соблазнов, имея для удовлетворения позывов плоти законную супругу, и одновременно подадут прихожанам пример семейной верности.

Иногда Фрицу казалось, что клирикане настаивают на целомудрии церковников не столько из соображений веры, сколько из упорного нежелания хоть в чем-то походить на вернианцев, которых после случившегося триста лет назад раскола, ненавидят едва ли не больше всяких язычников. Дурость полнейшая, однако деваться некуда.

Обычно Церковь смотрела на отсутствие целомудрия у своих служителей сквозь плотно сомкнутые пальцы, теперь же в графстве Доннерготт сменились порядки. Вольфганг вцепился в дело, упирая на то, что Ульрих не просто совершил грех прелюбодеяния, но дерзко попрал все эдикты епископа, продолжая посещать любовницу даже после объявления строжайшего наказания за блуд.

— Пусть нашего брата обманула ведьма грех остается грехом. Следует пройти ритуалы очищения и покаяния, чтобы, избавившись от тьмы, снова вернуться в лоно Матери-Церкви. Для колдуньи же, именуемой Гертруда дочь Ганса, я настаиваю на смертной казни через сожжение.

Так закончил свою обвинительную речь Вольфганг.

Фриц ничего не мог противопоставить обвинениям, поэтому оставалось призывать к человеколюбию и упирать на то, что грех произошел не по злому умыслу, а по глупости. Наказания Ульриху и Гертруде было уже не избежать, оставалась надежда хотя бы смягчить приговор и не доводить дело до казни. Священники баронства, которые должны были в итоге вынести приговор, слушая Фрица, то и дело косились на Вольфганга. Будто ждали команды. Или опасались, что тот может в любой момент отрастить клыки и наброситься. Даже они уже боялись блюстителей и были готовы без споров проголосовать так, как укажут.

В конце концов, своим авторитетом Фрицу удалось добиться лишь того, что дальнейшее рассмотрение дела перенесли в епископский суд.

Выезжали на следующий день после службы, хотя Фриц пробовал настоять на том, чтобы покинуть город во время мессы, когда все жители будут в храме (теперь туда, изрядно запуганные блюстителями, ковыляли даже больные) и удастся избежать любопытных глаз. Вольфганг вроде бы соглашался, но то и дело происходили будто бы случайные проволочки.

— Раз уж мы все равно не успеваем, проведите службу сами, отче, — со всем почтением предложил, в конце концов, он.

Фриц резонно возразил, что со службой отлично справится и священник из второго спанфуртского храма, который, собственно, и будет замещать отправляющегося в путь главного пастыря. Им же следовало спешить. Вольфганг по своему обыкновению изображал покорность, но выезд в нужное время все же сорвался, и Фрицу пришлось провести мессу, потому что «вы ведь все равно здесь, отче».

После путешественники все же отправились в дорогу. Во главе отряда ехал Вольфганг, за ним несколько блюстителей охраняли сидящего на муле Ульриха. Рядом держался Фриц, а дальше лошади тянули телегу, на которой стояла деревянная клетка.

Внутри забилась в угол Гертруда, сжавшись в темный комок, в котором трудно было угадать не то, что черты лица, но даже фигуру. Просто безликая гора тряпок.

Ульрих то и дело оборачивался, с тоской поглядывая на клетку. Улучив момент, Фриц подъехал к нему ближе и шепнул:

— Не пялься так, только хуже делаешь. С Вольфганга станется объявить, что Гертруда все еще влияет на тебя темной магией.

Поспешно отвернувшись от клетки, Ульрих со смесью отчаяния и надежды уставился на Фрица.

— Отче, вы ведь нам поможете? Молю…

— Я сделаю все, что в моих силах. А ты постарайся мне не мешать и не испортить все еще больше, чем уже сделал, — жестко сказал Фриц.

Он, что греха таить, злился на Ульриха и его подружку, но говорил резким тоном не только из-за этого. Считая, что от сочувствия и разведения соплей толку не будет (Ульриха это лишь размягчит), Фриц намеренно держался сурово, чтобы тот взбодрился. Если на твое нытье другие отвечают фразами вроде «и что, так и будешь разводить сырость?», это вызывает желание показать свою силу.

По мере того, как отряд двигался через город, на улицах собиралась толпа. Вот поэтому-то Фриц и хотел ехать во время мессы. К чему привлекать зевак? Похоже, Вольфганг наоборот собирался показать жителям Спанфурта, что бывает с нарушителями законов нравственности. Провести очередной акт устрашения.

Что ж, некоторые из присутствующих горожан действительно выглядели испуганно, но на большей части лиц отражалось мстительное торжество либо простое любопытство. Даже тени сочувствия Фриц не увидел, как ни вглядывался.

Особенно его поразило лицо старухи. Одной из тех, которые присутствовали на обедах у Баеты. Ее звали Симона и благодаря ее сведениям Фриц смог найти жертв барона Спанхейма. А еще она готовила вкуснейший капустный пирог, который буквально таял во рту.

Теперь Симона едва заметно улыбалась и прикрыла глаза, влажно поблескивавшие из-под дряблых век. Похожее выражение Фриц видел на лицах женщин в момент наивысшего наслаждения. Казалось, еще немного и Симона начнет протяжно стонать от сладострастного удовольствия.

Фрица передернуло и он поспешно отвернулся, только для того, чтобы натолкнуться на такое же довольство на лицах других горожан.

Все это были его прихожане, безусловно, вовсе не благолепные святые. Обычные люди со своими страстишками и мелкими пороками. Но не злые.

Как же легко разбудить в сердцах людей самые низменные чувства.

На прививание милосердия, благородства, честности уходят годы. Ненависть и злорадство появляются мгновенно, стоит только слегка подтолкнуть.

— Смерть ведьме! — выкрикнул кто-то из дальних рядов.

— Смерть блудливым священникам!