«Черт, черт, когда это кончится?!»

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный.

О да, он читал эти строки Соле, тогда впервые за много лет взяв Святую Книгу, чтобы выучить стихи. Она кивала, улыбалась, но пропускала все мимо ушей. Как и большую часть его глупых юношеских излияний.

Ха, да кому на самом деле нужна вся эта любовная чушь! Сплошное вранье и фантазии! Наверняка жена Константина, которой он пел оды, окрутила его лишь ради титула да власти. Он же, когда она увяла с возрастом, стал развлекаться с молоденькими дамами. Все же к услугам императора всегда толпы красоток.

Все ложь!

Когда на самом-то деле короткий, всего на два листа, кусочек со стихами закончился, Фриц ощущал себя так, словно его долго избивали, а потом бросили под копыта диких жеребцов. Хотелось лечь прямо на стол и погрузиться в сон без сновидений.

Солнце давно перевалило за полдень и двигалось в сторону черной линии леса на западе, издалека кажущейся пиками гор. Хвала Господу, впереди свободное время перед службой и вечерней трапезой. Можно будет в самом деле отправиться на боковую.

Мимо Фрица проходили спешащие на выход братья, кто-то потягивался, разминая затекшие плечи. Двое шепотом обсуждали планы на грядущий веселый вечер, который намеревались провести в борделе Йоханштадта.

Обычно Фрица не волновали развлечения братии: после первого изумления от осознания того, как на самом деле живут монахи, постепенно стало все равно. Чужие грехи Фрица не касались, да и не считал он желание полапать разбитных шлюх таким уж большим злодеянием.

Однако сегодня Фриц пребывал во взвинченном состоянии, и довольные рожи братьев взбесили его до крайности.

— Вот ведь похотливые кобели, — прошипел он себе под нос.

На беду рядом в этот миг оказался Людвиг, устремивший на Фрица недоумевающий, даже слегка осуждающий взгляд.

— У тебя плоховато получается изображать брата Дитриха, — заметил Людвиг с натянутой шутливостью.

Фриц с силой провел ладонями по лицу, пытаясь сбросить яростное наваждение.

— Прости, просто… раздражает, что они уже так в открытую обсуждают свои планы. Иногда кажется, что я не в монастыре, а в борделе.

Посмотрев на Фрица долгим, нечитаемым взглядом, Людвиг быстро осмотрелся, проверяя, что кроме них в мастерской никого не осталось. Братья, утомленные работой и жаждущие заняться своими делами, успели разбежаться — всего за несколько минут их точно ветром сдуло.

Присев на стол, стоящий позади места Фрица, Людвиг медленно проговорил:

— Это прозвучит странно в устах монаха, но я считаю, пусть лучше наши братья предаются похоти с женщинами, чем сжигают их на кострах. Увы, очень часто подавление плотских желаний приводит к ужасным последствиям, я видел множество клириков, как мужчин, так и женщин, которые получали сладострастное удовольствие, пытая и отправляя на казнь объекты своего загнанного в глубины естества влечения. Конечно, не все служители церкви таковы — многие ловят настоящих злых колдунов и ведьм. Но достаточно и тех, кто скрывает свои потаенные желания за маской благолепия, отправляя на костер невинных.

Фриц удивленно вскинул брови: соглашаясь мысленно с каждым словом, он пока не понимал, куда клонит Людвиг.

— Часто причины подобных трагедий можно найти в самом начале пути клирика или святой сестры, которые поступают в монастырь совсем юными. Я вот, например, стал монахом в сорок пять, успев овдоветь и оставив в миру сыновей. И считаю большой ошибкой, когда молодые люди принимают обеты во цвете лет, не узнав жизни во всей полноте. Не изведав плотской любви.

До Фрица дошло, в чем соль, и он залился горьким, режущим по нервам смехом. Людвиг, собравшийся продолжать свою речь, даже слегка спал с лица.

— О, мира я навидался по самое не хочу и сыт им по горло!

Фриц посмотрел на Людвига с ядовитой насмешкой, хотя и сознавал, что не стоит злиться на нравоучения товарища, который хотел как лучше. Однако Людвиг не дрогнул под этим взглядом и не пошел на попятный. Наоборот, протянув руку, он положил длинные тонкие пальцы на предплечье Фрица, сидевшего вполоборота и опиравшегося на столешницу.

Светло-серые глаза Людвига, окруженные лучиками морщинок, согревали мягким теплым светом.

— Так расскажи мне. Поведай, что тебя грызет. Не держи боль в себе — станет только хуже. Если тебе нужен совет — я помогу, если нет — просто выслушаю. Можешь вообще считать, что я лишь деревянная статуя святого, которому ты изливаешь свою боль.

Дело ли было в ласковом отеческом тоне. Или в этом добром взгляде. Но Фрица прорвало. Слова полились помимо его воли.

Он рассказал Людвигу все. Начиная со смерти матери до попытки встретиться с Солой в Грайсере и смерти отца. Фриц не скрывал ничего, как на исповеди. Поведал и о том, как убивал аласакхинцев ради золота. О казненных, за которых не смог заступиться. О людях, заживо сожженных в храме Зоара.

И о том, как укачивал на руках отрубленную голову Рудольфа.

По мере того, как Фриц говорил, из него словно гной из раны изливалась какая-то невидимая субстанция — вязкая и темная, мешавшая раньше дышать. Под конец рассказа он ощутил приятную опустошенность.

На лице Людвига не отражалось брезгливости, возмущения или ужаса. Он выслушал Фрица со спокойным вниманием, но не спешил ничего говорить.

— Осуждаете? — сам спросил Фриц, даже желая услышать порицание, как подтверждение приговора, который вынес себе сам.

— Нет. — Людвиг покачал головой.

— Потому что «мы вам не судьи»? — Фриц передразнил традиционную фразу священников на исповеди, за которой чаще всего крылась банальная лень и нежелание вникать в проблемы прихожан.

Людвиг едва заметно улыбнулся, но тут же снова стал серьезным и сказал с нажимом:

— Потому что я в свое время видел много крестоносцев: в Святую землю уходили благородные юноши, мечтающие сделать мир лучше, а возвращались поломанные мужчины, алчные, жестокие и уверенные, что им все дозволенно. То, что среди искушений Лукавого ты смог сохранить свои моральные принципы — большая победа. Мне не за что тебя осуждать.

Фриц скривился.

— Да какая к черт… — Он успел оборвать недопустимое слово. — Никакая это не победа. Скольких людей я убил! Даже Рудольф… Если бы я не отправился в поход. Если бы согласился вернуться домой пораньше… Он остался бы жив! И отец…

Людвиг поднял руку, прерывая сбивчивую речь Фрица.

— Почему бы тебе не посмотреть на произошедшее под другим углом? Если бы ты не отправился в Крестовый поход, ту девушку… Эсфирь, верно? Ту девушку бы изнасиловали и убили, но сейчас она вышла замуж и подарит жизнь нескольким детям, те родят внуков — появится целый новый род, все благодаря тебе и твоему другу. Рудольф же… как второго сына, его ждала бы незавидная судьба. В лучшем случае он пошел бы по духовной стезе и наверняка попал бы в не самое лучшее окружение. В худшем… мне тяжело это говорить, но среди братьев слишком много тех, кто ступает на путь легендарного Кая и ради жажды власти не колеблется перед убийством родного человека. Господь был ко мне милостив: мой старший брат не сомневался в моей преданности и сейчас мои сыновья верно служат его детям. Однако такое семейное единство случается редко. Судя по тому, что ты рассказал о Фердинанде фон Заксенштойфе, Рудольф всегда оставался бы для него угрозой, и старший брат достал бы его даже за стенами монастыря. Пусть это и прозвучит жестоко, но, возможно, смерть в Аласакхине спасла твоего друга от куда более страшной судьбы. В любом случае, на все воля Господа. И раз Он сохранил тебе жизнь, то с какой-то важной целью. Прошу, не разбрасывайся божьим даром, не изводи себя чувством вины.

Фриц задумался: не то, чтобы подобные идеи не приходили к нему раньше, но одно дело — уговаривать самого себя, а другое — услышать все от старшего, авторитетного друга.