Оглушенный и ослепший, Фриц поехал, сам не зная куда. Лошадь просто медленно трусила вперед, сама выбирая дорогу. Так они и двигались по городским улицам, сливавшимся для Фрица в одну беспросветную серую массу, где лишь изредка мелькали яркие пятна.

Вот васильки в корзине уличной торговки, которые попыталась жевать кобыла. Возмущенные крики ненадолго вывели Фрица из прострации, и он, двигаясь рывками, точно механическая игрушка нойсбрюккенских мастеров, потянул поводья.

Герб в виде орла на щите рыцаря, со скакуном которого лошадь Фрица едва не столкнулась. Послышались слова, звучащие как тарабарщина на незнакомом языке. Наверное, вызов. Но Фрицу было все равно, даже если его заклеймят трусом. Он равнодушно поехал дальше, так и не разобрав несущиеся вслед грубые насмешки.

Фрицу было плевать. Хотелось просто вечно ехать в никуда, ни о чем не думая. Ничего не чувствуя.

Так он бесцельно слонялся по городу до темноты.

Когда мрак окутал землю бархатным одеялом, в домах зажглись огни, пытающиеся спорить в яркости со звездами в небе, но всегда проигрывавшие.

Фриц вдруг пришел в себя, словно его толкнули, и обнаружил, что лошадь стоит в темном переулке, флегматично пощипывая траву.

Слезая с седла, Фриц подумал, что надо бы решить, как поступить дальше. И тут его накрыло. На смену апатии пришла резкая боль, словно в рану на спине вновь вонзили саблю и ковыряют там зазубренным лезвием.

Не в силах терпеть, Фриц заорал.

Пронзительно и горько, на одной протяжной ноте. Так, что разрывалось горло и лопались легкие.

Теперь он понял отца, который выл над телом матери. Ведь для Фрица любимая Соланж тоже была мертва.

Исчезла. Развеялась дымом.

Потому что ее никогда не существовало.

Да лучше бы он умер тогда на поле брани, сохранив в душе светлый образ любимой.

Фриц не знал, сколько просидел, скрючившись и держась за голову. Он то стонал, то снова начинал кричать, не зная, как еще выпустить боль, терзавшую изнутри. Ему никто не мешал, возможно, грайсерцы не хотели связываться с человеком, который так жутко воет. Или подобное здесь не было редкостью.

Однако, в конце концов, к Фрицу прорвался настойчивый голос:

— Эй ты! Да, ты, ублюдок! Как тебя там… Фрид… Фред… Черт бы побрал эти заковыристые имена пивохлебов.

Грубый рык звучал так настойчиво, что Фриц вскинул голову.

Проход в переулок загораживали две фигуры, резко очерченные светом, лившимся от фонаря возле какого-то трактира. Один высокий и широкоплечий, другой маленький, но крепкий, точно квадратный.

— Фридрих-Вильгельм фон Ауэрбах, тупица! — пропищал последний мерзким скрежещущим голоском, который окончательно привел Фрица в чувство — ну словно наждачкой по металлу провели.

— Не имею чести носить последний титул, а так да, это я, — холодно произнес он.

Пока лишь на уровне ощущений, но Фриц уже начал догадываться, что последует дальше.

Зашелестели извлекаемые из ножен мечи, и лошадь испуганно захрапела, подаваясь в сторону.

— Звиняй, приятель, ничего личного, просто приказ хозяйки, — с фальшивым раскаянием сказал здоровяк. — Спасибо, что подал голос, а то мы бы тебя еще долго искали.

— Заглохни, Жак, — бросил низенький.

Но Жак уже сказал достаточно, чтобы подписать себе смертный приговор.

«Значит, Сола решила подстраховаться, да?» — Фриц почувствовал, что скалится, словно зверь.

Ярость перековала боль в разящий клинок. Фрицем овладела лихая отвага, похожая на угар первой битвы.

Засвистели разрезающие воздух клинки, сталь ударилась о сталь. Фриц уклонялся, парировал и атаковал, точно коршун, пикирующий на добычу в пустыне.

Парочка убийц неплохо управлялись с оружием, но чтобы избавиться от Фрица, закаленного под палящим солнцем Святой Земли, мадам Соланж стоило послать десяток таких рубак. Кому-то из них все же удалось надрезать кожаную куртку на плече Фрица, но на этом успехи закончились.

Если бы на него напали обычные грабители, Фриц, пожалуй, сохранил бы им жизнь. Достаточно уже тех смертей, что пудовыми камнями легли на его совесть в Аласакхине.

Но сейчас им овладел гнев. Фриц не мог добраться до Солы, а даже если бы добрался, все равно знал, что не найдет в себе силы поднять на нее руку.

Поэтому он выплеснул всю свою ненависть на двух незадачливых бандитах. Рубил и колол без пощады, не слушая угрозы, перешедшие в мольбы.

Фриц убил обоих.

Потом успокоил лошадь, забрался в седло и направился домой.

Путь до Ауэрбаха казался бесконечным. Начались дожди и приходилось задерживаться на постоялых дворах или в домах сердобольных крестьян, переживая непогоду. Деньги Дидье Фриц оставил дома, в заплечном мешке, который походя бросил на пол, а тех монет, что у него были с собой в карманах, когда он отправился в бешеную скачку до Грайсера, надолго не хватило. По дороге он брался за любую работу: иногда писал за неграмотных письма к их родным, а иногда и банально таскал тяжелые ящики.

Но труд хотя бы помогал занять голову, когда же Фриц просто ехал по дороге, его то и дело накрывало. Теперь уже не получалось находить спасение в образе любимой, и Фриц раз за разом вспоминал искаженные до неузнаваемости лица врагов. Запах крови и горящей плоти. Душераздирающие стоны умирающих.

Образы прошлого не давали покоя ни днем, ни ночью, продолжая преследовать во снах.

Однажды на краткий позорный миг промелькнула мысль о самоубийстве, которую Фриц яростно прогнал. Ну нет, он никогда не совершит такой грех и будет жить. Несмотря ни на что. Назло Соле. И будет счастлив! А эта сука пускай дальше вылизывает дряблые чресла старика ради ожерелий и платьев.

Такие мысли стали своеобразным утешением. Богатая фантазия помогла в красках представить, как Сола возиться со сморщенным старым пердуном — Фриц злобно смеялся над этими картинками и ощущал хоть и краткое, но облегчение.

Да, в прошлом нечем городиться, но еще можно все исправить. Он начнет жизнь сначала. Вот только… что теперь делать?

Наверное, правильнее всего будет жить с отцом в Ауэрбахе, в конце концов, тот был кругом прав, а Фриц — упрямый осел — не послушал и в итоге влип в дерьмо.

Однако от мысли, что придется все время оставаться там, где каждое деревце, каждый камешек — все будет напоминать о Соле, становилось тошно. Получится ли это выносить? Представляя, как будет ежедневно проходить мимо ворот в сад, где произошла роковая (и наверняка тщательно спланированная Солой) встреча, Фриц ощущал такую тоску, что хоть вой.

Но если все же не оставаться дома, по крайней мере, все время, то что тогда делать?

У дворянина, пусть и бедного, есть два пути устроиться в жизни: военная или духовная стезя. Можно, конечно, все же заняться ремеслом, как он и планировал, но теперь, когда все мечты рухнули, Фриц не желал возвращаться даже к части разбитых витражей. Переписная мастерская была ради Солы и будет лишним напоминанием.

На службу рыцарем к какому-нибудь феодалу Фриц не пошел бы даже под страхом голодной смерти. Достаточно, навоевался уже. Теперь, в искупление грехов следовало помогать людям, а не множить реки пролитых матерями слез.

Тогда, может быть, стоит уйти в монастырь?

Фриц даже рассмеялся этой мысли.

Ха, монастырь! Что только в голову от отчаяния не взбредет. Вот уж кем-кем, а смиренным монахом Фриц себя представить не мог.

Однако во время пути не раз прокручивал в мозгу идею с уходом из мира. Уж лучше так, чем бесконечно вспоминать слова, жесты, взгляды. Прикосновения к белой коже и мягкий грудной голос, зовущий его «дорогой».

Дорогой, тьфу ты. Больше ни одной женщине не позволит так себя называть.

Если вообще будут эти самые женщины. Пока что Фрица начинало подташнивать и даже слегка трясти, когда он ловил на себе призывные взгляды трактирных служанок или симпатичных крестьянок. Хотя, возможно, лучше всего Солу удалось бы забыть в их объятиях.

А заодно набить новых шишек, ведь кто знает, что скрывается за сладкими улыбками всех этих женщин. Может, банальное желание поразвлечься. Или потренироваться перед охотой на крупную дичь, как Сола. Или наутро после горячей ночи незадачливый любовник проснется в одних подштанниках посреди грязной лужи.