Не найдя, что еще добавить, Фриц просто сказал:

— Я буду помнить тебя и Пауля, пока жив.

Встав на колени и упершись лбом в землю, Фархан тоже молился, возможно, прося Всевышнего даровать покой душам павших или просто совершал привычный зоарский ритуал на закате. Напевный речитатив убаюкивал, удивительно гармонично сочетаясь с пустынными холмами и пугающе огромным куполом небес.

Ближе к ночи они двинулись в путь. В сумерках пустыня преобразилась: луна посеребрила песок, сделала резче тени. Выступающие из мрака барханы казались сверкающими дворцами. В небе искрились крупные алмазы звезд, здесь как нигде близкие к земле. Протяни руку — и схватишь небесный огонь.

На Фрица нашло вдохновение, и он, как мог, перевел на аласакхинский стихи Рудольфа о пустыне. Фархан выслушал внимательно, потом сказал веско:

— Это очень хорошо.

И через минуту, когда Фриц уже решил, что тот говорил лишь из вежливости, добавил:

— Брат Рудольф понял душу пустыни как наши поэты.

Наверное, такое стоило счесть лучшей похвалой.

Дорога до Сент-Иоанна заняла больше недели. Фархан тщательно следил за окружающим, и по одному ему известным признакам понимал, если впереди или позади кто-то едет. Тогда товарищи прятались, выжидая, кто же покажется. Пару раз мимо их укрытия проходили караваны, но чаще они видели спешащих в Сент-Иоанн беженцев. Их сразу можно было узнать по отпечатавшемуся на лицах выражению безысходности и тюкам за плечами. Обычно подобные компании шли пешком и сами несли свою поклажу. Реже у них было по одной лошади или верблюду. Фриц порывался присоединиться к беженцам, чтобы Фархану больше не пришлось с ним возиться, но получал твердый отказ.

— Это отчаявшиеся люди. Они не посмотрят на то, что вы одной веры: заберут твою верблюдицу и пожитки. Лучше не рисковать.

Фриц решил положиться на его чутье, которое в итоге дважды спасло их от встречи с отрядами басарцев.

— Рыскают, чтобы пограбить, — зло бурчал Фархан.

И вот утром очередного дня перед товарищами открылся вид на крепостные стены Сент-Иоанна и голубеющее вдали море. Ворота города буквально распирало от вливающегося внутрь потока людей — клирикане, а может и другие единобожники, покидали Аласакхину. Рыцари не только потеряли Альмадинт, но и разрушили жизнь своих единоверцев в Святой земле.

«Сколько же народищу грузится на корабли!» — подумал Фриц.

В его отягощенный горем разум впервые пришла мысль, что судов может не хватить на всех. Да и моряки наверняка воспользуются возможностью, чтобы вздуть цены. А у Фрица в кармане — ни гроша.

— Удачи тебе, брат, — величаво проговорил Фархан. — И возьми верблюдицу — ты хорошо выручишь за нее на рынке.

Сперва Фриц хотел отказаться: семья Фархана и так слишком много сделала для него. Но по здравым размышлениям пришлось принять этот щедрый дар. Возможно, Фархан тоже подумал о плате за место на корабле, поэтому и предложил хоть как-то пополнить кошелек названного брата.

— За сколько бы ты сам ее продавал? — деловито спросил Фриц.

— Тридцать золотых, — мгновенно выдал Фархан, словно точно знал, сколько стоит каждый из его верблюдов или быстро оценивал возможную стоимость.

«Хорошо, если удастся толкнуть за пятнадцать», — уныло подумал Фриц.

Но это лучше, чем ничего.

— Еще раз спасибо за все, брат, — сердечно сказал он. — Если мы когда-нибудь встретимся, я отплачу сторицей.

Впервые на памяти Фрица Фархан улыбнулся: его суровые черты смягчились, в холодных, как лучшая аласакхинская сталь, глазах, зажглись теплые огни.

— Хотя и я, и Эсфирь будем рады видеть тебя, брат, лучше все же молить Зоара, чтобы нам никогда больше не пришлось встретиться.

Фриц грустно рассмеялся.

— Что верно, то верно.

Они в последний раз попрощались, как это было принято у племени Фархана: закатали рукава и соприкоснулись предплечьями. Потом Фриц направил верблюда вниз к воротам. Когда он обернулся, Фархана на холме уже не было.

Пришлось ждать несколько часов, чтобы попасть в город: стража у ворот тщательно проверяла всех, опасаясь, что с толпой просочатся вражеские шпионы. Люди возмущались, особо отчаянные даже полезли в драку со стражниками, что, естественно, не закончилось ничем хорошим. Смутьянов повязали, а выстроившаяся у ворот очередь существенно продвинулась вперед.

Улицы Сент-Иоанна запрудила не меньшая толпа, чем снаружи. Верблюдица медленно брела среди людского моря, и до Фрица долетали обрывки разговоров.

— Скоро басарцы будут у города…

— Ах, наш дом! Наш дом! Почему ты не дал мне взять ковер, дорогой?

— Слышал, место на корабле стоит не меньше сотни золотых.

— Да не, всю тысячу.

— Господа, никто не видел мальчика? Такого беленького, ну сущий херувимчик?

Фриц подсадил ищущую ребенка женщину к себе в седло, чтобы она осмотрелась вокруг. Это помогло: ребенок обнаружился на одной из крыш, где беззаботно играл с другими чумазыми ребятишками, которым было плевать на различия в вере. Он, сам измазав лицо, походил на кого угодно, только не на херувима. Рассыпавшись в благодарностях, мать убежала ловить непослушное чадо.

Наконец-то Фриц добрался до рынка на центральной площади: здесь люди сбились в кучу так плотно, что невозможно было дышать. Пытающиеся покинуть Святую землю люди продавали последнее ради мест на корабле, ушлые аласакхинцы покупали, безбожно сбивая цены. От висевшего в воздухе шума закладывало уши.

В подобной свалке нелегко было привлечь к себе внимание, но и тут Фрицу помогло высокое положение на спине верблюдицы. Набрав в грудь побольше воздуха, он заорал во всю мощь легких:

— Эй, не проходите мимо! Только сегодня! Молодая, сильная верблюдица всего за каких-то сорок золотых! Вы только посмотрите на ее белоснежную шерсть! На длинные ноги и гордую поступь! Сам пророк Саут-и-Зоар не побрезговал бы проехаться на такой красавице! И всего каких-то сорок золотых, сущий бесценок!

На самом деле Фриц не знал, за что ценятся верблюдицы, да и шкура у «красавицы» после долгого пути была вовсе не белой, а скорее серо-коричневой. Но он расхваливал товар на все лады, постепенно привлекая народ. Возможно, помогло и то, что Фриц хорошо говорил на хини, чем многие продавцы похвастаться не могли.

Фрицу оставалось лишь пустить в ход все свое красноречие: он заливался соловьем, придумывая все новые эпитеты для озадаченно косящейся на него верблюдицы. Даже спел хвалебную песнь кораблям пустыни, подслушанную у Эсфирь.

Спустившись к народу, он хватал каждого проходившего аласакхинца, предлагая проверить густоту шерсти и крепость зубов верблюдицы (раз эти звери близки к лошадям, то наверняка хорошие зубы у них должны цениться).

Его усилия все же привели к появлению первых ставок.

— Пятнадцать золотых, — предложил полный мужчина в красно-белом платке.

Фриц изобразил на лице праведный гнев.

— Господин, верно, шутит! Пятнадцать золотых за такую прекрасную верблюдицу! Люди, вы только послушайте!

— Да она старая, — буркнул мужик.

— Старая твоя жена, — съязвил Фриц. — А моя верблюдица в самом соку.

Зрители засмеялись, и один из них предложил двадцать золотых.

Постепенно торг пошел. И представление, которое устроил Фриц, принесло желаемые тридцать монет.

Довольный покупатель увел верблюдицу, пытающуюся жевать его головной платок. Фриц не сомневался, что о ней будут заботиться хорошо — как и в Срединных землях, в Аласакхине жизнь домашнего животного ценилась выше человеческой.

С рынка окрыленный Фриц направился прямиком в порт, но там его жестко опустили с небес на землю — видимо сказались проклятия менее удачливых и болтливых торговцев.

К какому бы судну Фриц ни подходил, оказывалось, что там или нет мест, или тридцати золотых ушлым морякам мало.

— В дополнение к деньгам я могу грести, драить палубу, делать любую работу, — повторял Фриц.

— Тут и без тебя полно желающих, — с глумливым смехом отвечали ему. — И они платят больше.