— Простите, братья, я вас потревожу, — покаянно проговорил Фриц и, сотворив молитву за упокой душ всех павших, принялся за мрачную работу.

Тяжелее всего оказалось преодолеть накативший вдруг суеверный страх и коснуться первой головы. Фриц ощущал и банальную брезгливость, но именно боязнь некой кары мертвецов удерживала его руки на месте.

Наконец, перекрестившись сам и перекрестив голову незнакомого бородача в верхней части сооружения, Фриц осторожно вытащил ее из пирамиды. Потом взялся за следующую — того самого синеглазого юноши.

Дальше Фрицу попалась голова герцога Альбарадо, которого не защитил фальшивый святой меч, зато настигла кара за настоящие прегрешения. Смерть лишила его черты благолепия и спеси, теперь он казался жалким, глядя на мир испуганным взглядом ребенка, который не понимает, почему его наказывают за жестокое избиение других детей.

Постепенно дело пошло быстрее и Фриц, втянувшись в монотонную работу, перестал что-либо чувствовать. В душе поселился спасительный холод. Руки просто поднимались и опускались на счет раз-два-три. В какой-то момент Фриц сообразил, что согласует движения с тактом молитв, которые шепчет, уже не понимая слов.

Взял. Всмотрелся в черты лица. Понял, что это не Пауль. Отложил.

И так бесконечно.

Вдруг слова застряли у Фрица в горле.

Он уставился на лицо очередного мертвеца, не веря. Не желая верить!

Найдя труп Пауля, Фриц перестал думать о Рудольфе. Возможно, с умыслом, которого сам не осознавал: если не искать тело, то друг как бы останется жив.

Но вот он, Рудольф, смотрит на Фрица своими васильковыми глазами, которые из-за высоко поднятых дуг бровей всегда будто спрашивали о чем-то. И теперь в них застыл вечный вопрос: «Почему я умер?»

— Как же так, друг, мы ведь собирались вернуться домой вместе, — прошептал Фриц одними губами.

Права была Эсфирь, говоря, что не стоит надеяться. Фриц вопреки ее совету все же воображал, как Рудольф спася. Выбрался из кровавой мясорубки и, доскакав до ближайшей крепости, лечится от ран как сам Фриц.

Теперь же разбившиеся надежды обрушились на Фрица градом острых камней.

И он оказался один под завалом, где нечем дышать и кругом лишь вязкая тьма. Вот бы навсегда остаться здесь, во мраке, рядом с мертвыми…

Наверное, Фриц бы просидел так, баюкая на руках голову Рудольфа, пока жаркое солнце не иссушило бы тело. Однако Фархан не позволил: долго и настойчиво тряс за плечи, пока Фриц не начал осознавать окружающее.

— Это брат Рудольф? — спросил Фархан, видимо, поняв, что Фриц уже способен говорить. — Надо похоронить и его, я сделаю яму побольше.

Да, нужно собраться и отдать другу последние почести, раз уж не смог защитить его при жизни.

С усилием Фриц выдавил:

— Надо предать земле хотя бы головы всех павших, негоже, если они будут гнить здесь…

— Нельзя, брат, — мягко, но твердо возразил Фархан. — Если басарцы прознают, что пирамиду разобрали, то покарают тех, кто живет поблизости.

— Они ни о чем не догадаются, — бросил Фриц, самому себе сейчас представляясь ребенком, который топает ногами и плачет, не желая верить, что кого-то из родных больше нет в этом мире. Не желая верить в Смерть.

Фархан медленно покачал головой.

— Догадаются. Одно дело, если головы растащат по всей долине дикие звери, другое — если останки будут погребены. Шакалы не закапывают свою добычу. Мне жаль, брат, но я не хочу подвергать опасности невинных людей. И тебе не дам. Мы похороним только двух твоих друзей. Я сказал.

Фриц сдался: конечно, большинству павших рыцарей было бы плевать, что из-за них пострадает кто-то, тем более аласакхинцы. Но… погребен человек или нет, его душа уже предстала перед Божьим судом и получила то, что причитается. Могилы они ведь скорее не для мертвых, а для живых.

Аккуратно завернув голову в край плаща, Фриц последовал за Фарханом к тому месту, где они нашли тело Пауля. Там они обнаружили то, что сразу следовало бы заметить, если бы Фрица не ослепила надежда.

Тело Рудольфа лежало совсем рядом с Паулем: кровь запеклась в трех ранах на груди словно причудливой формы рубины — сюда вроде бы попали стрелы. Фриц слишком смутно помнил ту битву, когда все крестоносцы уже были на пределе своих сил. Но он хотя бы расскажет Заксенштойфе, что его сын погиб как истинный рыцарь.

Солнце уже начинало припекать, близился полдень. Обычно жаркое время путешественники в Аласакхине проводили в палатке, предпочитая двигаться ночью, но Фархан ничего не говорил. Просто помог Фрицу оттащить тела к яме, затем спрыгнул вниз и продолжил копать маленькой лопаткой, которую предусмотрительно захватил с собой, явно догадываясь, что найдет на поле боя.

Фриц начал помогать, орудуя саблей, иногда отдирая пласты каменистой земли голыми руками: пот заливал глаза, от жары и сладковатого запаха разложения кружилась голова. Подчиняясь своим принципам вежливости, Фархан не предлагал прекратить или отдохнуть, и чем хуже становилось, тем с большим усердием трудился Фриц. Работа над могилой казалась ему своеобразным искуплением, пусть и жалкой, но попыткой попросить у товарищей прощения. Вот только за что? За то, что он остался жив, а они умерли? Но ведь это судьба, удача, злой рок. Божье провидение.

Почему тогда Господь не спас и Рудольфа? Славного и добросердечного парня. Если Фриц получил награду за спасение Эсфирь, то Рудольф также повел себя в том деле достойно. Или Бог прибрал его потому, что поэт и мечтатель как бы всегда был оторван от реальности?

Легче от мысли, что теперь Рудольфу, которого всегда мучила неидеальность земного мира, лучше в ином, не становилось.

Фриц ощутил себя ужасно одиноким, будто затерялся в безбрежной равнодушной пустыне. Все друзья покинули его. Почему же он не ушел следом?

«Для лекаря лучшая награда, когда спасенные берегут себя». — Произносившая это Алия словно возникла сейчас рядом с Фрицем.

Столько людей рисковали, пусть не жизнью, но репутацией ради него. А он тут сопли разводит!

Да, друзья ушли, но он, Фриц, остался, чтобы помнить о них и рассказать их родным. Пауль никогда не упоминал о семье, но вот Заксенштойфе точно имеет право знать, что случилось с сыном. Кто, как не Фриц прославит имя Рудольфа и сбережет его поэзию?

— Пей, брат, — властно велел Фархан, сунув Фрицу под нос флягу с водой и вкладывая в этот жест все свое недовольство тем, что тот перестарался с работой.

Благодарно кивнув, Фриц принял флягу и жадно припал к горлышку. Вода выходила с потом, так что, казалось, он пытается наполнить бутыль с отбитым дном. Но он продолжал пить, только сейчас поняв, что внутри у него такая же палящая пустыня, как и снаружи.

Выбравшись из ямы, Фархан установил походную палатку. У Фрица ныли мышцы на руках, поэтому когда он полез по стенке ямы, то соскользнул и скатился вниз. Попробовал еще раз с тем же результатом, и только третья попытка увенчалась успехом.

Оказавшись все же под защитой палатки, Фриц без сил растянулся на одеяле. Фархан продолжил работу, но, спустив тела в могилу, тоже спрятался от нестерпимой жары. Перекусив вяленым мясом и лепешками, он почти сразу же заснул, Фриц же лишь балансировал на грани яви и видений. Вокруг него бродили смутные тени, извивались призрачные руки и слышались голоса, но он не мог разобрать слов.

Ближе к вечеру, когда зной начал спадать, Фархан проснулся, будто почувствовал изменение погоды. Он быстро закончил их с Фрицем скорбное дело, забросал могилу землей и, разровняв холм, даже воткнул в карминную почву несколько кустиков, чтобы место погребения не так сильно бросалось в глаза.

Фриц прочитал молитву и некоторое время просто смотрел на могилу — какая-то часть его отказывалась верить, что товарищей больше нет. Разум все понимал, а вот сердце продолжало глупо надеяться на чудо.

— Знаешь, друг, — наконец, прошептал Фриц, ощущая, как саднит в горле. — Амира вспоминала о тебе. Точнее ее на самом деле зовут Эсфирь. Она понимала, что ты читал ей стихи, и очень уважала твой дар. Думаю, ты ей немного нравился…