Когда Алия закончила, Фриц попытался принести ей благодарность, но в ответ получил раздраженное ворчание, сводившееся к тому, что истинный лекарь обязан оказывать помощь любому раненому. И молодому дураку, который набивает шишки и доставляет беспокойство старшим, следует сейчас помалкивать да не мешать.

— Скажи, как дела у дядюшки Евстафия и тетушки Пульхерии? — спросила в этот день Амира. — Они много для меня сделали. Прости, но когда ты привел меня в ваш с Рудольфом шатер, я сперва очень боялась, что вы сделаете со мной всякие скверные вещи, и просто прикидываетесь хорошими. Сидела и думала, как отправиться к Зоару прежде, чем все случится. У меня даже шпильки завалящей с собой не было. Из-за незнания языка становилось только хуже. Когда пришел Евстафий и заговорил со мной на хини, я будто родного человека встретила. Потом-то я поняла, что ты и Рудольф очень хорошие, но тогда мне нужен был рядом кто-то не из чужеземцев. После всего, что произошло.

Фриц и хотел бы обрадовать Амиру, но врать ей не имело смысла — все равно правда раскроется.

— Евстафий и Пульхерия… умерли при осаде Альмадинта. — Он все же не стал рассказывать все в подробностях.

Амира и так через многое прошла, не стоит забивать ее голову новыми жуткими воспоминаниями.

Фриц ожидал, что она пустит слезу, однако Амира только нахмурилась и произнесла тяжело.

— Глупо было ожидать другого. Все же война… Мы с Фарханом хотели пригласить их жить с нами, ведь у дядюшки и тетушки не осталось родных, а сыновья неизвестно где. Что ж, пусть Зоар дарует им вечное блаженство в Счастливых садах. Прости, что пробудила печальные воспоминания.

— Пустое, — ответил Фриц. — То, что твои молитвы за них добавятся к моим — это главное.

Фриц быстро шел на поправку, много ел и хорошо спал. Вскоре он уже садился с помощью Амиры, сам брал в руки ложку и понемногу разминал затекшее от долго пребывания в одной позе тело.

Теперь Фриц как следует осмотрелся в своем лазарете: это была отгороженная занавесом часть большого шатра. Пол покрывали узорчатые красно-коричневые ковры, на которых лежали пестрые подушки. С одного из поддерживавших крышу шестов свисала лампа в форме бутона, сделанная из множества кусков цветного стекла. Когда в ней поджигали масло, на пол падали яркие радужные блики, которыми можно было любоваться бесконечно. Фриц привык смотреть на них каждый вечер, под доносящееся с другой стороны занавески пение Амиры или голос что-то рассказывающего Фархана. Уютная атмосфера успокаивала, помогала если не забыть, то хотя бы отодвинуть тяжелые воспоминания подальше. Позволить им улететь вместе с песней.

В Срединных землях считалось, что все аласакхинцы, в особенности племя джурдов, которые распяли Сына и жестоко преследовали первых единобожников — дикие варвары, вроде северных язычников. Но здесь, в стране зноя и пустынь, Фриц уже не раз видел такие произведения человеческих рук, каких было не создать даже знаменитым мастерам Нойсбрюкке, Тириена или Иллирии. Видел прекрасные здания, не уступающие знаменитому собору Сейнта.

Нет, аласакхинцы вовсе не варвары, но и не святые. Они просто… другие. И одновременно такие же люди, которые оплакивают любимых, защищают свою землю, умеют ценить сделанное для них добро.

В один из дней Амира вдруг сказала, потупившись:

— Прости, я тогда вас обманула, назвавшись не своим именем. Даже как-то привыкла быть «Амирой» и не сразу сообразила, что теперь ты имеешь право знать, как мой брат. На самом деле меня зовут Эсфирь.

Фриц уже достаточно оклемался и вернул ясность рассудка, поэтому сразу вспомнил, что подобное имя встречалось в Святой Книге. Одна из героинь древних легенд, чья мудрость помогла ей обвести вокруг пальца завоевателей и спасти родной город.

— Значит, ты из божьего народа, — произнес Фриц, поняв, почему Амира прибегла к обману, и тут же поспешил добавить:

— Ты все правильно сделала. Конечно, мы с Рудольфом не из тех умалишенных, кто убивает любого джурда, едва увидит, но тогда ты нас не знала.

Подняв на него взгляд, Амира улыбнулась.

— Зато теперь точно знаю, что ты не будешь судить меня лишь по происхождению, хотя почему-то вы, мударатуны, ненавидите мой народ. Да, джурды когда-то давно распяли одного из пророков, но разве можно за скверные дела кучки злодеев винить всех? Прошло больше тысячи лет, множество поколений сменилось! Так или иначе, мы, приняв истинную веру в Зоара, давно искупили все грехи.

На самом деле для большинства жителей Срединных земель переход божьего народа в зоарство едва ли не приравнивался к греху убийства Сына, однако Фриц не стал этого говорить.

— Я никогда не скажу о джурдах ничего плохого и другим не позволю, — пообещал Фриц и добавил, тщательно выговаривая слоги:

— Еще раз спасибо тебе за заботу… Эсфирь.

Она улыбнулась, но в глазах осталась печаль.

— Может быть, когда-нибудь все мударатуны поймут, что нет хороших и плохих народов, есть только злые и добрые люди.

Тут Фрицу оставалось с ней лишь согласиться.

Эсфирь (теперь стоило даже мысленно называть Амиру правильным именем) приходила к Фрицу каждый день: приносила пищу, меняла повязки или просто садилась рядом с рукоделием. Пользуясь тем, что он теперь знает язык, она рассказывала о своих повседневных заботах или об обычаях разных народов Аласакхины. Часто просила Фрица поведать о кажущихся ей далекими и загадочными странах Срединных земель.

Однако Фархан не заглянул к гостю ни разу, хотя его сильный голос каждый день доносился из-за занавески. Фриц воздержался от расспросов, предположив, что не стоит слишком навязываться, однако Эсфирь почувствовала его недоумение и все объяснила сама. Оказалось, у воинов считалось крайне невежливым видеть друг друга в состоянии болезни. Конечно, любой мог обработать товарищу раны, но если не было острой необходимости, то забота о пострадавшем воине становилась делом женщин и знахарей, которых слегка презирали за «грязную» работу.

В очередной раз убедившись, что чужие обычаи — сложная штука, Фриц воздержался от критических высказываний, пусть на его взгляд лекарей и следовало уважать. Но не зря говорят: в чужой монастырь со своим уставом не лезь.

Фархан навестил гостя, только когда Фриц уже мог принимать сидячее положение без посторонней помощи.

— Да благословит тебя Зоар, брат, — приветствовал Фархан, поднося ладонь к лицу.

— Счастлив видеть тебя, — так же церемонно ответил Фриц.

Ни словом не обмолвившись о ранах гостя, Фархан принял из рук Эсфирь продолговатый серебряный сосуд. Проведя им над маленьким очагом возле постели сперва отпил оттуда сам, затем передал Фрицу. Пригубив, тот ощутил во рту вкус верблюжьего молока, обильно сдобренного пряностями.

Фриц уже пил такое не раз по настоянию Эсфирь, но сказать честно, вкус напитка вызывал какие угодно чувства, кроме удовольствия.

«Зато ты быстрее встанешь на ноги», — повторяла Эсфирь.

«Уж точно встану, чтобы убежать от бадьи с этим чудесным напитком подальше», — шутил Фриц.

Надеясь, что ему не требуется выпивать все, он сделал лишь пару глотков и вернул сосуд Фархану. Тот одним махом допил остатки, и Эсфирь, забрав чашу, отсела в уголок со своим вышиванием. Фархан же повел «мужской» разговор.

— Мы провели обряд распития особого напитка нашего племени, подтверждающий, что ты являешься не только моим гостем, но членом семьи. Теперь мы можем всегда звать друг друга братьями.

— Я перед тобой в вечном долгу. — Фриц изобразил полупоклон.

Фархан только махнул рукой.

— Зачем удивляться тому, что брат помог брату?

— У меня есть еще один дорогой брат, который, смею надеяться, также вправе рассчитывать на твою помощь, — осторожно начал Фриц. — Я хочу узнать, что с ним случилось, поэтому собираюсь задать тебе несколько вопросов о том, как ты нашел меня на поле брани. Если тебе тяжело вспоминать, можешь, конечно, не отвечать.

Последнюю фразу Фриц добавил скорее из вежливости, все равно собираясь вытянуть из Фархана все, что тому известно.