Через два дня Фриц спешил к вечерней службе от лежачего больного, когда увидел возле церкви странное оживление. С чего бы прихожанам в такую холодную погоду толпиться на крыльце, вместо того, чтобы зайти в храм?

Подходя ближе, Фриц начал улавливать отдельные слова в разговорах.

— Да что же это делается-то? Насмерть ведь замерзнут!

— А нечего сачковать!

— Правильно! Мы, значит, к мессе два раза в день, а они дома развлекаются.

— Какое к ядреной фене развлечение?! Муж мой всю неделю от наковальни отходил только чтобы отлить и поесть!

Вместе с нестройным хором голосов звучало неразборчивое монотонное бухтение, словно слабый контрапункт.

При появлении Фрица прихожане стали почтительно расступаться, некоторые смущенно отводили взгляд, словно чувствовали себя перед ним виноватыми. Другие наоборот смотрели едва ли не дерзко.

Наконец, Фриц оказался на пустом пятачке возле крыльца и увидел, что же так привлекло внимание толпы.

Они стояли рядком. В одних серых рубищах на ледяном ветру.

Десять мужчин и женщин, пропускавших службы без уважительной, на взгляд Вольфганга, причины.

Каждый, глядя в землю у себя под ногами, бубнил одно и тоже, точно подчиняясь наложенному заклятью.

— Прости меня, Господи, ибо я согрешил. Каюсь в том, что не посещал мессу, вместо спасения души предаваясь мирским заботам.

Сгорбленные плечи, покорно сложенные перед собой руки — позы униженных людей, вынужденных прилюдно каяться. Фриц буквально кожей чувствовал исходящие от них волны страха и его замутило.

Черт подери, Вольфганг не постеснялся пригнать сюда даже больных. Верене с ее предрасположенностью к кровавому кашлю только не хватало торчать на холоде! Однако никто из недужных не посмел нарушить приказа блюстителей — все стояли как миленькие и терпели.

— Все живо в храм отогреваться! Там будем разбираться! — рявкнул Фриц, злясь одновременно и на себя, за то, что не углядел, и на толпу, которую хлебом не корми, дай посмотреть на чужие страдания.

И даже на кающихся, которые не смогли за себя постоять.

Ни зрители, ни сами провинившиеся не спешили, однако, подчиняться приказу Фрица. А один прихожанин, купец, мнивший себя великим праведником, даже осмелился возразить:

— Отче, возможно, вы не знаете, но эти люди пропускали службы и наказаны братом Вольфгангом…

— Пока я настоятель этого храма, — грубо прервал его Фриц. — И я решаю, кому, как и когда каяться. Или тебе есть, что возразить, Бернард?

Дальше спорить купец не решился и первый засеменил по ступенькам крыльца. За ним потянулись остальные.

А вот привести в чувство кающихся оказалось не так просто. Некоторые из них все еще продолжали бубнить, точно пребывали в трансе. Другие, хотя и замолчали, не двигались с места, бросая на Фрица испуганные взгляды. Особенно жутко страх смотрелся на грубом лице здоровяка-кузнеца, который однажды на летней ярмарке поднял лошадь-тяжеловоза вместе с всадником. Но каким бы сильным ты ни был, Церковь — всегда сильнее.

— Братья и сестры, — мягко, но со скрытым нажимом заговорил Фриц. — Властью, данной мне Господом и Повелителем, я отменяю ваше покаяние. Прошу, пройдите в храм.

Кузнец подал голос, хрипло произнеся:

— Герр Вольфганг сказал, что нас отлучат от Церкви, если мы не покаемся.

— Не волнуйтесь, я смогу вас защитить, — пообещал Фриц.

Судя по лицам, они ему не верили. Не удивительно, ведь один раз он уже не смог за них заступиться.

— Подумайте о своем здоровье! — Фриц попробовал зайти с другой стороны. — Верена, что будет с твоими детьми, когда ты сляжешь?

Продолжая в том же духе, он убедил всех войти в церковь. На уговоры ушло несколько минут, и за это время на крыльцо успел проскользнуть Вольфганг. Даже попытался что-то вякнуть, но Фриц взглядом заставил его подавиться словами и, пройдя мимо, шепнул:

— Все разговоры — внутри.

Церковь гудела от шума голосов, прихожане с жаром обсуждали происходящие, начисто забыв, в каком месте находятся. Ульрих безуспешно пытался их унять, но его никто не слушал.

— Тихо! — взревел Фриц, перекрывая шум.

Уж что-что, а вещать громовым голосом он наловчился.

Прихожане смолкли, и Фриц, приняв скорбный вид, прошествовал между рядами скамей к алтарю, где топтался Ульрих.

— Займись пострадавшими, — вполголоса велел ему Фриц. — Проследи, чтобы их обогрели, дали горячее вино с травами. В общем, сделай все, что нужно. Надеюсь, хоть с этим ты справишься?

— Я пытался остановить… — залепетал Ульрих, прекрасно поняв невысказанный упрек. — Но брат Вольфганг…

— Иди и займись делом, — резко оборвал его Фриц, не собираюсь тратить время на путаные извинения, все равно сделанного уже не изменить.

Жестом позвав двух служек, Ульрих юркнул в неф и скрылся между колонн.

Позаботившись о каявшихся, Фриц занялся прихожанами, которые молча буравили его взглядами, ожидая, что же будет. В воздухе сгустилось вязкое напряжение, как перед бурей, и голос заговорившего Фрица прозвучал под высокими сводами церкви, точно первые далекие раскаты грозы.

— Братья и сестры, мое сердце полнится скорбью при воспоминании о том, что сегодня случилось. Вместо того, чтобы посочувствовать братьям и сестрам, с которыми вы принимали причастие и возносили хвалы Господу, вы наблюдали за их покаянием, точно за выступлением балагана. Своими насмешками и взглядами усугубляли их страдания. В Святой Книге сказано: не судите, да не судимы будете. В первую очередь следует думать о своих прегрешениях, а к проступкам ближнего проявить снисхождение…

Фриц произнес проповедь о важности милосердия и сочувствия. Используя все свое красноречие, вкладывая в слова чувства, он надеялся пристыдить прихожан. Что ж, на лицах многих он действительно увидел смущение и даже искреннее раскаяние. Но кое-кто упрямо сжимал губы или принимал этакое раздражающее снисходительное выражение, мол «говори, говори, я-то знаю, что прав». Увы, некоторых людей невозможно переубедить никому. Даже если бы пред ними явился ангел, они бы и его речам не вняли, приняв за нечисть.

В конце проповеди Фриц сказал:

— Все мы лишь люди и нам свойственно ошибаться. Покаяние, выбранное для тех, кто пропускал службу, оказалось слишком тяжелым для многих из них и будет заменено на другое.

Фриц ожидал, что вот сейчас Вольфганг начнет возражать, однако тот молчал. Видимо, не желал портить репутацию Церкви прилюдным спором между клириками. Вот и хорошо. В ответ Фриц не стал упоминать его имя в проповеди, как виновника произошедшего. Все же Вольфганг сделал много хорошего для баронства и не заслужил, чтобы его очерняли перед паствой. Фриц еще надеялся, что им удастся договориться.

Далее месса пошла по привычной колее. Вольфганг молча прислуживал Фрицу, выполняя все свои обязанности. Прямо сама невинность, как же!

Едва последний прихожанин покинул церковь, Фриц тут же отправился проверить пострадавших, сделав вид, что не заметил попытку Вольфганга начать разговор.

Ульрих расстарался, пытаясь загладить вину за то, что не помешал Вольфгангу. Устроил кающихся на хорах, подальше от любопытных взглядов прихожан. Все десятеро кутались в одеяла и плащи, каждый уже получил по дымящейся кружке вина со специями. Люди оживились, в тусклые глаза покорного скота вернулся блеск.

При появлении Фрица кающиеся заговорили одновременно, благодаря и тревожно спрашивая, что будет дальше. Он поднял руку, призывая к тишине.

— Вам сейчас не следует волноваться. Главное: позаботьтесь о своем здоровье. Не могу обещать полную отмену покаяния, но точно могу сказать, что заменю его на более гуманное.

— Отче, мы ведь ни в чем не виноваты, — прогудел кузнец, в тепле и в отсутствие Вольфганга вернувший былую уверенность. — Вы дали нам разрешение…

Фриц обвел взглядом полные надежды лица и решил говорить правду.

— Скажу начистоту: блюстители морали пытаются принимать решения в обход меня, однако не волнуйтесь, я не позволю им вас тиранить и отстою свои права на руководство приходом.