— Злые мысли причиняют вред только тому, кто их лелеет в душе, однако никак не запятнают чужую добродетель. — Фриц добавил в голос пренебрежительных ноток, зная, что это произведет впечатление. — Я даю разрешение не посещать службы тем, кто истинно в этом нуждается. И пока я главный священник баронства так и будет.

Смиренно поклонившись, Вольфганг произнес:

— Не смею оспаривать вашу волю, отче, и все же, раз мы не можем договориться, я вынужден буду сообщить о вашем решении вышестоящим.

Это означало, что Вольфганг сделает подробный доклад своему начальнику. Увы, отряды блюстителей морали баронства подчинялись не Фрицу, а присланному Филиппом инквизитору. Вроде бы тот не производил впечатления фанатика, однако букву закона соблюдал точно и других заставлял.

— Выполняй свой долг, а я буду выполнять свой, — произнес Фриц и перевел тему, отчасти надеясь отвлечь Вольфганга от прихожан. — Пожалуй, нам стоит обсудить нечто гораздо более важное, чем пропуск служб.

Вольфганг приподнял брови, и на его лице без труда читался вопрос: «Что же может быть важнее?».

— Меня беспокоит увеличение налога, идущего на содержание блюстителей.

— Увы, мы не можем, как древние святые, питаться воздухом и солнечным светом. — Вольфганг развел руками. — К тому же нужно кормить и лошадей, обновлять снаряжение… Наш труд тяжел и опасен.

— Безусловно. — Фриц кивнул. — Однако раньше вас вполне устраивала возможность получать все необходимое непосредственно от горожан и поселян, а не деньгами. Что же изменилось?

— Думаю, вы не хуже меня знакомы с человеческой природой и сами догадываетесь, как вели себя люди. Нам, занимающимся праведными делами и часто рискующим жизнью, подсовывали худших лошадей, испорченные продукты и старую, траченную молью одежду. Просто сбагривали хлам. Если же мы будем получать вспоможение деньгами, то сами купим себе все, что нужно, и надлежащего качества.

— Для многих поселений новый налог станет слишком тяжелым, — возразил Фриц.

— Кому сейчас легко? И вы ведь не считаете, что я позволю своим подчиненным потратить хоть одну монетку не ради дела? — Негодование Вольфганга казалось искренним. — Мы берем ровно ту сумму, которая нам требуется. Когда на землях Спанхейма станет поспокойнее и необходимость держать много людей в отряде отпадет, то налог уменьшится. К тому же теперь, когда людям не нужно оплачивать услуги церковных судов, у них освободились лишние деньги, которые следует пустить на благое дело.

«Уж лучше бы суды и дальше оставались дорогим развлечением, — уныло подумал Фриц. — У любителей рассматривать соринки в чужих глазах было бы меньше поводов для доносов».

Минуло три месяца с тех пор, как Филипп объявил о новом положении дел в графстве и с тех пор произошли большие перемены.

Сперва Церковь провела чистку в своих рядах. Все клирики, уличенные в преступлениях, слетели со своих мест или лишились сана. А кое-кто даже распрощался с жизнью, как, например, старший священник соседнего со Спанхеймом баронства, заставивший одну даму стать своей любовницей, предварительно избавившись от мешавшего законного супруга.

Сильно досталось и менее грешным служителям Церкви, которые, например, просто состояли в связи с женщиной по любви. Ульрих бы тоже вполне мог лишиться места, не предупреди его Фриц заранее. Теперь влюбленным приходилось держаться друг от друга подальше и обмениваться томными взглядами, точно в душещипательной балладе миннезингера. Благо, никто на них не донес, даже Беата с подружками держали рты на замке, не в последнюю очередь благодаря настойчивой просьбе Фрица. Когда нужно, и старые сплетницы могли проявить тактичность.

В качестве простого служки отправился в числе прочих в монастырь и Берт, обдиравший больных прихожан, как липку. Наличие святого дара его не защитило. Вот только бесплатное лечение беднякам Церковь предоставлять все еще не собиралась. Следуя мыслям, которые Филипп когда-то высказывал Фрицу, за все следовало вносить мзду. Если не деньгами, то работой на благо храма.

Избавившись от сорняков в своем огороде, церковники взялись за мирские дела. Следовало признать, отряды блюстителей хорошо потрудились, вылавливая по лесам графства бандитов и затаившихся монстров. В Спанхейме в одной из глухих чащ даже обнаружили семейку оборотней. Ходили слухи, что питались твари только лесным зверьем, даже не пытаясь залезать в курятники или овчарни. Но ведь в любой момент могли передумать и начать нападать на людей. Оборотней уничтожили, привезя в Спанфурт в качестве доказательства окровавленные головы — искаженные гримасами полузвериные получеловеческие лица выглядели жутко. Фриц лично осмотрел их, удостоверившись, что монстры, в особенности их белые клыки, самые что ни на есть настоящие. Вот только мордочки трех детенышей выглядели скорее как у испуганных щенков, чем как у кровожадных чудовищ, будя в душе жалость и задавая вопрос «Неужели нельзя было решить дело миром?».

В отличие от уничтожаемой на месте нечисти, разбойников, собиравших дань с нескольких деревень в глухой части баронства, вздернули на центральной площади Спанфурта под свист и улюлюканье толпы. Некоторое время казни происходили каждый день, и если сначала Фриц радовался очищению баронства от лиходеев, то постепенно стал ощущать тревогу. Постоянный вид крови и смерти будил в людях жестокость. Лица наблюдающих за казнями искажались от дикого удовольствия, становясь похожими на морды убитых оборотней.

Или лица рыцарей, сжигавших манзилзоар вместе с запертыми внутри аласакхинцами.

В древней Иллирийской империи на потеху публике устраивали смертельные поединки рабов или травили захваченных в походах пленников дикими зверями. Эти жестокие зрелища запретил лишь первый принявший единобожие император как противные новой милосердной вере.

Но разве наблюдая за казнями, клирикане не уподоблялись жестоким древним язычникам?

Даже теперь, когда было объявлено, что Спанхейм очищен от бандитов и нечисти, наказания на площади продолжались. То кого-то приковывали к позорному столбу, то секли плетьми. Иногда и вешали.

Одного обвиненного в изнасиловании мужчину четвертовали, хотя тот даже под пытками отрицал свою вину. Фриц пытался вступиться, пусть и был всегда готов собственными руками карать тех, кто растаптывает женское достоинство. Но казнить человека без тщательного расследования, опираясь только на слова…

Слишком уж много появлялось этих самых слов. Теперь, когда не нужно стало платить церковному суду за ведение дела и расследование, сразу же объявилось много желающих рассказать о соседях и знакомых «истинную правду».

Тот работал в воскресенье. Та — изменяет мужу. А вон те мерзкие дети воруют груши.

Даже самые мелкие проступки разбирались и по ним выносилось наказание, часто сводившееся к церковному покаянию, но далеко не всегда.

У Фрица, и так занятого по горло, еще прибавилось работы: нужно было следить за кающимися и проводить воспитательные беседы. Даже если ему совсем не хотелось, например, ругать девушку за то, что та надела излишне яркий платок и накрасила губы. Обычно в таких случаях он ограничивался советами, как избежать столкновения с блюстителями в будущем, и просил провинившегося изобразить смирение, дабы не нарваться на большие неприятности.

И в соседних баронствах дела обстояли точно так же.

Фрицу, когда-то с восторгом приветствовавшему новые начинания Филиппа, они нравились все меньше и меньше…

Спор с Вольфгангом, как и многие предыдущие, ни к чему не привел. Фриц мог лишь пригрозить, что напишет Филиппу. Вольфганга, уверенного в поддержке сверху, это не особо напугало. Немудрено! Ведь на все прошлые жалобы Фрица на блюстителей, Филипп отвечал пространными и дружескими письмами, содержание которых, однако, сводилось к простой фразе «Так надо».

Как и обещал Вольфгангу, Фриц написал снова. Стоило бы съездить в резиденцию епископа лично, в беседе лицом к лицу всегда можно добиться большего. Пока у Фрица просто не было времени на путешествие — дела завалили его с головой, казалось, их становилось только больше.