Как-то ночью нас подняли по тревоге.

Крафт — он возглавлял комендантскую службу — сказал, что получена важная радиограмма. К этому времени мы уже знали, что в одной из башен постоянно дежурит радист, входить к которому нам было запрещено, его охранял вооруженный часовой.

...Ночь была звездной. Вдали, над отрогами От-Фаня, висел недавно народившийся месяц.

— Летит!

У Фернана редкостное зрение. Одна из серебристых точек бесшумно плыла среди звезд. Она была так высоко, что звук ее растворялся в воздухе и мы напрасно настораживали слух.

Крафт взглянул на часы и выстрелил сразу из двух ракетниц. Неестественный, мертвый свет выхватил из темноты окрестности горы, на склонах заметались тени.

Еще трижды ракеты разрезали тьму цветными траекториями.

Но вот самолет потушил бортовые огни и куда-то исчез, будто его не существовало и он привиделся нам.

— Капитан приказал без грузов не возвращаться, — сказал мне Крафт. — Сброшено три «посылки». У меня дел по горло. Так что действуйте...

Я проводил глазами быстро удаляющуюся неуклюжую фигуру Крафта.

Много позже мне стало известно, почему он так торопился. Оказывается, в ту ночь, кроме грузов, самолет сбросил и разведчика. Крафт должен был лично встретить его неподалеку от замка. Значит, капитан Гро не во всем доверял нам?

В те напряженные ночные минуты мы этого не знали и ретиво отыскивали тюки с парашютами.

Один из них упал на приготовленную для аэродрома площадку, другой запутался в кроне старого дуба, и нам пришлось порядком с ним повозиться, освобождая стропы от густых ветвей. Третьего груза мы так и не разыскали. Возможно, его занесло на другую сторону куэсты или он угодил в пропасть.

Тому, кто готовил эти упаковки на островах Альбиона, не откажешь в сообразительности. Ящики были снабжены пружинными амортизаторами, оружие укутано в промасленный брезент, сверху в цинковых коробках лежали патроны. Поразительно было и то, что новенькие автоматы — не английского образца, а хорошо знакомые нам немецкие «шмайсеры». Эта предусмотрительность упрощала дальнейшие хлопоты о патронах.

...Из тьмы вынырнул запыхавшийся Егор.

— Что делать, Антон? Третий как в воду канул. А уже рассветает...

— Жаль, — сказал я и тотчас принял решение: — Савдунин! Выдать всем по автомату!

Все принялись кто пучком травы, кто тряпьем очищать с новеньких затворов излишнее масло.

Обнаружилось, что кассеты тоже заполнены патронами, даже запасные, и я еще раз мысленно восхитился англичанами.

С автоматами за плечами мы наконец-то стали похожи на настоящих партизан. Я заметил, как все ребята браво подтянулись.

Андрей метнулся в кусты и притащил носилки, на которых вчера мы стаскивали к обрыву обломки камней. Теперь эти носилки нам снова пригодились. Мы погрузили на них ящики и тронулись в путь. Впереди шел Фернан.

...Рассвет застал нас в каньоне.

Словно ветви от ствола дерева, во все стороны разбегались овраги. Один из них вывел нас на заросшее кустарником плато, и только здесь мы позволили себе сделать привал.

— Хотелось бы сейчас видеть капитана Гро, — хохотнул Довбыш. — Или твоего приятеля Крафта. А, Фернан?

— Не трогай Фернана, — сказал Савдунин. — У него и без тебя хватает переживаний.

Егор расстегнул воротник, неторопливо почесал волосатую грудь.

— Женщинами в замке вроде и не пахло. Какие же могут быть переживания?

— А две тысячи франков? — подморгнул Савдунин. — Где они теперь?.. Бедолага так рассчитывал на них. Две да две, да еще сто раз по две, купил бы ферму, сам себе пан...

Я думал, что маленький Фернан бросится в драку — так резко он вскочил с места. Я хотел уже было вмешаться. Но неожиданно встал Довбыш.

— Ну, что ржете? — загудел он. — Если бы жил человек ради денег, давно продал бы нас. Ты не гневайся, братишка, это просто шутки с досады на судьбу. Дай руку!

Матрос обнял Фернана. Какой-то миг они стояли неподвижно, будто вырубленные из камня, все вокруг притихли. Лицо у Фернана светилось улыбкой. Возможно, в такие минуты и рождается суровая мужская дружба, не каждому суждено познать ее молчаливое счастье.

...Я лежу на нарах в лесопилке.

Измученные за двое суток трудного перехода, ребята спят мертвым сном. Храпит Довбыш. Завтра пошлю связного к Дюреру. Представляю, как обрадуется он нашему возвращению. Он и Николай. Все эти дни оба они не ведали покоя, мучились сомнениями, переживали за нас...

Меня тоже одолевает сон. Но я заставляю себя подняться: нужно проверить посты. Я все еще опасаюсь погони и думаю о капитане Гро. Возможно, с самого начала он не очень-то верил нам и теперь не станет кричать об «измене красных». Как бы там ни было, мы с ним пока союзники, по крайней мере у нас общие смертельные враги — нацисты. Разве мы виноваты, что в Лондоне сторонятся нас, не желая, чтобы мы выросли в такую силу, с которой придется считаться после войны? Дюрер рассказывал, что как-то Диспи обратился к командованию «Тайной Армии» с просьбой поделиться оружием, ему вежливо разъяснили: мол, никакого оружия, кроме дробовиков, нет, а слухи о доставке автоматов из Англии не больше чем провокация. Я не удивлюсь, если инцидент в замке графа Лануа испортит карьеру капитана Гро. Скрыть эту операцию от начальства ему не удастся, да и пойдет ли на это столь ревностный служака?

Одно плохо: не удалось передать в Лондон известие о наличии советских партизан в Арденнах. Гро не спешил выполнить свое обещание, список так и остался лежать в моем кармане.

Что бы там ни было, я снова дома, на партизанской базе.

Я говорю — дома, будто это и в самом деле мой дом. Человеку хочется иметь свое пристанище, куда бы он мог возвращаться, нужна точка опоры, без которой все становится шатким и неопределенным. Может, это вовсе и не сосны толпятся вокруг меня, а любимые сердцу таврические акации с жесткими и узловатыми, как натруженные крестьянские руки, ветвями? Воробьиные насесты. Я люблю это дерево за его неприхотливость. Оно гордое и выносливое, не боится безводья, так как запускает корни в недоступные зною глубины. Оно поздно выбрасывает почки, зато как щедро пахуче цветет! Зеленые листья утопают в дурманящей замети цветов, сладкие гроздья ублажают и пчел и ребятишек, в воздухе плывет густой медовый аромат. А поздней осенью, когда сады уже становятся голыми, сбросив пожелтевшие листья, акация еще долго сохраняет свежую крону, позже шелестит по ветру коричневыми длинными, похожими на фасоль, стручками, ожидая удобного момента, чтобы посеять во влажную землю осени семена будущего детства. Мужественное, красивое и нежное дерево — акация.

Я опускаю свою ладонь на ствол. Нет, здесь кора деревьев гладкая, липкая. И тонко пахнет смолою...

Когда закончилось заседание бюро райкома, над Джагытарами уже нависла поздняя ночь.

Надежда и Махтей давно освободились и ждали Цыганкова — бюро заслушивало его последним.

Махтей, опустившись под окном в приемной на шаткий плетеный стул, дремал. Трижды пробегал Усманов и каждый раз кланялся Надежде, будто впервые ее видел, он был весь в заботах, под выцветшими бровями вместо глаз — угольки.

Наконец обитые дерматином двери выпустили Цыганкова. Ни на кого не глядя, он направился к выходу.

Надежда догнала его уже у калитки.

— Что с тобою?

— Ничего, Надя, ничего. Так нужно...

Она протянула руки, чтобы застегнуть ему воротник, но в это время появился Усманов.

— Ай-ай, Надежда, нехорошо. Ай-ай, ты не видел моя Кыз-гюль. Кыз-гюль любит гость. Кыз-гюль будет рада...

Он говорил быстро, глотая окончания слов, узкие глаза излучали тепло.

Цыганков помогал Махтею запрягать коней, старик ворчал что-то о гнилом недоуздке.