— Сыну сладкое, а нам горькое, — майор подбросил на руке обтянутую замшей немецкую флягу. — Трофей!

— Хитрый я мужик, — сказал Цыганков. — Сначала всех выпроводил, чтобы самому больше досталось, а теперь еще и на чарку напросился.

Надежда, пожалуй, впервые в жизни пила коньяк. В голове зашумело, а на сердце стало грустно-грустно, хоть плачь.

Она и сама не заметила, как тихо запела песню, которая будто выпорхнула из забытья, неизвестно где и когда услышанная, возможно еще в детстве. Память все сохраняет и терпеливо ждет, чтобы в должный момент встрепенуться, озарить душу.

Ей казалось, что это не она, а чей-то голос издалека произносит слова песни и никто их, кроме нее, не слышит. Платок упал на плечи, позолоченный светом лампы тугой узел волос клонил голову набок, тени сделали ее лицо таинственно-печальным.

Вейс расстегнул воротник гимнастерки, хотел было что-то сказать, но Цыганков остановил его жестом руки и принялся скручивать самокрутку. Он давно уже научился делать это одной рукою, прижимая подбородком бумажку к плечу, однако сейчас у него не получалось. Дождавшись конца песни, спросил так, словно продолжал ранее начатый разговор:

— И куда же теперь, майор, если не секрет? Снова на фронт?

— Нет, буду работать с военнопленными.

— Это что же? — вскинул брови Цыганков. — В переводчики зачислили или в кашевары?

— Смотри глубже, Андрей Иванович. Я и сам было начале вскипел, но мне растолковали старшие. Понимаешь, с нацистами разговор ясен, но ведь много и честных, просто затурканных немцев. Рабочие, крестьяне... Гитлеровская машина перекрасила их в один цвет, бросила на фронт.

— И что же они, эти затурканные, не стреляли в нас?

— Важно, какими они домой вернутся. Думать надо и о будущем Германии.

— Как, как ты сказал? Думать о будущем Германии? — Цыганков в сердцах стукнул кулаком по столу. — Значит, сами кровью захлебываемся, а думать должны о будущем Германии? Это тоже тебе сказали или ты сам...

— Ну, руби уж до конца, чего там. — Вейс поднялся, нервно заходил по комнате, его ломаная тень заметалась стенам. — Ты, мол, немец, потому-то тебе и больно за их. Это ты хотел сказать? Верно? Но не только моя эта боль, Андрей Иванович. У партии есть ближние и дальние заботы. Неужели ты не понимаешь, что мы сильны верой в завтрашний день. Значит, мы уверены в победе, если сейчас думаем о будущем Германии! Какой она станет?..

Нахмурившийся Цыганков дымил самокруткой и молчал. Сквозь заснеженные стекла в хату лился лунный свет. Павлик уснул. Надежда раздела его, уложила в кровать, убавила свет в лампе. Краем уха она улавливала разговор Цыганкова и Вейса, силясь понять, кто же из них прав. Она согласна была с майором. Фашистов перебить — это еще не все, нужно искоренить фашизм... Это он правильно говорит. Но и Андрей Иванович по-своему прав: до других ли дело, когда своего горя от моря до моря...

Антон нервничал. Через Пульсойер мчались табльдоты с люксембургской рудою, пульманы с реквизированным у французских фермеров скотом. Мчались на Льеж, чтобы оттуда повернуть на восток, в пасть крупповских заводов на Руре, в армейские бойни, насытить фронтовые дула и рты.

— Кто мы такие? Партизаны или?.. Для чего мы бежали из концлагерей — чтобы отсиживаться?.. А немец гонит эшелон за эшелоном!..

— Не кричи на меня, — сказал Жан. — Оружия у нас мало, взрывчатки совсем нет, людей — по пальцам можно пересчитать. Приказано накапливать силы. Спроси у Люна.

— И спрошу! Ведь это не руду везут, а снаряды, бомбы, танки! Вот и спрашиваю: кому здесь смерть уготована? Возможно, Люну безразлично, а мне...

— Не смей так говорить о Люне! — вскипел Жан. — Люн поддерживает связь с ЦК, ежечасно рискует головою. — Он помолчал. — Завтра еду в Угре. Там прячутся семеро наших, убежали с шахт. Жозеф приказал переправить их сюда. Это же сила!

Антон знал, что отрядом командует Жозеф Дюрер, но ни разу еще не видел его. Известие о беглецах обрадовало. Четверо плюс семеро... Можно и самим за дело браться, своим отрядом. Он сказал об этом Жану.

Жан отрицательно покачал головою.

— И долго ты думал? Не разъединяться нам надо, а объединяться, товарищ лейтенант! Только в таком случае будем что-то значить в боях. А ты проповедуешь какое-то сектантство.

Они разошлись недовольные друг другом.

Пока Жан ездил в Угре, Василек разведал, что в доломитовом карьере есть динамит, а охрана — один сторож.

— Айда к Егору!

...Темной ночью они пробрались в карьер.

Сторож храпел в своей будке у разогревшейся докрасна «голландки» и спросонья долго не мог понять, чего от него хотят. А когда понял, сам принес откуда-то веревку и попросил, чтобы его связали.

Взяли два ящика динамита, прихватили и старенькое ружье с патронташем.

— В нашем хозяйстве все сгодится, — сказал весело Егор. — А ты, дядька мусье, лежи и не вздумай кричать. Понял?

Василек шел впереди, отыскивая между буераков дорогу покороче. В долину со всех сторон стекали потоки талой воды, ноги скользили на мокрых камнях.

— Ахнет такая штучка — и поминки некому будет справлять, — ворчал Егор, поглядывая на рюкзак с трофеем. — Ты, Антон, хоть когда-нибудь имел дело с динамитом?.. То-то! И я впервые его в руках держу.

Динамит и ружье спрятали неподалеку от Шанкса в незаметной для постороннего глаза пещере, скрытой густыми зарослями.

Из Угре Кардашов вернулся в приподнятом настроении. Всех беглецов удалось благополучно переправить на партизанскую базу в лес. Он с восторгом рассказывал, какие это отчаянные ребята и как они рвутся к делу.

— А мы тут, — Егор басовито прокашлялся, — немного динамиту раздобыли.

Антон был почти уверен, что Кардашов возмутится их поступком, начнет упрекать за своеволие, напомнит о дисциплине. Но тот внимательно выслушал и согласился.

— Взрывчатка нам скоро пригодится. Почистим и другие карьеры, их здесь много. Но действовать будем иначе. Бельгийцы сами станут отдавать нам взрывчатку, а в документах отмечать как использованную. Это я беру на себя. — Он усмехнулся: — Тогда и сторожей не придется связывать.

— Можно бы еще и жандармов разоружить, — предложил Егор.

— Чтобы их заменили немцами?! Ну ладно, ты, Егор, ступай, а мы с Антоном немного потолкуем. Да, подожди! — Кардашов достал из кармана пузырек с наклейкой на латинском языке. — Это для Василька. Питье ему доктор передал.

Я снова Клод Рошар и еду в Льеж.

— Эжени родила двойнят. Нужна коляска. Симон раздобыл, но она тесновата. Ты привезешь им большую.

Я смотрел на Жана, силясь понять, что кроется за его словами.

— Симон сам не может поехать — Эжени очень слабая. А ты, так сказать, их ближайший родственник.

Я молчал. Ждал, пока Кардашов выскажется до конца. Но он тоже умолк и хмуро смотрел в окно.

— В субботу я отвез ее в Брест, в больницу. Мы все ждали сына. И она уверяла, что будет сын. А в воскресенье...

— Коля...

— Помолчи. Не люблю, когда... Просто вспомнилось... Поедешь утром, деньги принесет Люн.