— Ты бы, батя, бумаги показал. Похвальные, — подсказали близнецы.

— И то! — Хозяин поднялся, подошел к буфету, порылся там и вернулся с похвальной грамотой и дипломом. Выданы они были уездным земельным управлением за «культурное ведение крестьянского хозяйства». — Видите, государство поощряет…

— Очинно показательно! Очинно! — восклицал Иона. И поинтересовался: — Лошадок сколько у вас?

— Парочка. Можно бы и одной обойтись, но разъезды, сами понимаете…

— А у покойного Сидора сколь было? — спросил все время молчавший Григорий.

— Он… Он не нажил. Я же говорил: безрасчетно жил…

— Не говори зря. Человека нужда одолевала, — поправила мужа жена.

— Нужда, большая или малая, у всех бывает, — ответил хозяин веско. — Не раз посещала она и наш дом. Но ты не трусь перед ней, изворачивайся, раз ты мужик. Сидор как? Помнится, однова привалил ему отменный урожай картошки. Озолотиться бы можно. А он осенью прямо с поля продал на паточный завод. По пустяшной цене. Не дурак ли? Неужто не мог подождать до весны?..

Слушая его, я все ловил себя на том, что сравниваю кругленького хозяина с Силантием, с Кирей-хуторянином и еще с подгородным «любителем хрюшек», варившим по-тихой супы из дохлых поросят. Те на словах тоже кичились культурой своих хозяйств, а сами ладили подмять любого ближнего. Только обходились без журналов…

— Весной она, картошечка-то, в цене… — продолжал хозяин, постукивая по столу.

Маячившие перед глазами его руки с полусогнутыми пальцами показались мне похожими на скребки. И невольно представилось, как он этими скребками из прибереженных до весны ям будет нагребать в мешки картошку, как займет на городском базаре повиднее место, станет продавать по «хорошей цене» каждый клубень и сгребать в карманы своими руками-скребками выручку. Вот уж поможет горожанам!

Вылезая из-за стола, я опять услышал:

— Не-ет, коммуна — не находка для мужика.

Хотелось крикнуть: «А для какого?» Но ученику положено молчать в чужом доме. У дверей, что выходили в сени, я увидел девушку. С тяжелыми бадьями, переполненными пойлом, она спешила на двор. Так вот почему она рано кончила ужин — работа ждала. Спросить бы, сколько она, кроме пойла, перетаскала перегноя. Но немые не говорят!

На другой день я увидел знакомого парнишку. Иона послал меня в лавку за папиросами — там и встретился с ним.

— Хорошо ли у «культурных»? — покосился на меня.

— Ничего! — ответил я любимым словечком Григория — пригодилось оно мне.

Парнишка хитровато усмехнулся: так-то, мол, и поверю тебе. Потом справился, куда мы пойдем от «культурненьких». Я сказал, что не знаю, хозяин не говорил.

— Зазнай твой хозяин, — бросил паренек. — Мне, видать, уж не заманить его. Ну и не надо, плевал я на всяких есплотаторов! — произнес он с нажимом на слово «эксплуататоров», которое не мог выговорить правильно, и пошел вон.

— Подожди, чего ты? — остановил я его уже на улице: так мне захотелось чем-нибудь помочь разгневанному мальчишке. — Я придумаю, — пообещал ему.

— А что?

— Это уж мое дело, — заявил я уверенно, хотя еще и сам не знал что. — Тебя как звать? Давай познакомимся: меня зовут Кузя.

— А меня — Ким.

— Клим?

— Говорю тебе: Ким. Интерцонал, значит. Понимать надо! — наставительно пояснил он.

— Здорово! — не мог я скрыть восхищения. — А где тебя так окрестили? В церкви?

— Сказал тоже! — фыркнул парнишка. — В сиротском доме досталось! — с гордостью произнес он и нацелил на меня свои большие, стального отлива, очень серьезные глаза. — Ты думаешь, я какой-нибудь лапоть? Вота, выкуси! — показал он фигу. — Я уж и в коммуне пожил.

— В здешней, подгородной?

— Конешно. А ты думал?

— Зачем же ушел?

— Дедо-тятя увел. Побудь, слышь, пока я жив, со мной. Старенький он, одному ему трудно, не с руки. Потому.

— Так ты бы и его взял в коммуну.

— Э, не знаешь ты моего деда-тятю. Я, слышь, не могу обработать себя, а на чужих хлебах жить не хочу, совесть не позволяет. Он хороший у меня, — просиял Ким. — Я его знаю поболе пяти годов. Чего глядишь? Думаешь — вру? Не. Он взял меня из сиротского дома, когда мне шестой шел.

— В сыновья, да?

— Конешно. Мы с ним живем душа в душу. В ночное все брал меня. Запалим теплину, сядем, он и почнет рассказывать про своего знакомого, Николая-то Алексеича. А то вдруг станет стихи по памяти говорить. «Железную дорогу» почти всю от начала до конца без запиночки проговорит. Знаменитый старик!

— Он шибко грамотный?

— Откуда ему грамотному быть, когда всю жизнь в батраках?.. — вопросом на вопрос ответил мальчуган. И, оглядевшись, заторопился домой.

А я заспешил к Ионе. Подавая ему папиросы, сказал, что видел паренька, который говорил о каком-то новом портном и хочет позвать его.

— Какой «новый»? — насторожился Иона.

— Не знаю… Он не велел говорить тебе…

— Ишь, не велел! — Иона дернул за кончики усов. — Секретничает! Здесь умеют, здесь народ — обтяпа, — загорячился он. И вдруг ожег меня взглядом. — Чего же ты стоишь? Иди к нему, скажи: скоро буду! Забирай хундры-мундры — и живо!

Не знаю, уловил ли что-нибудь в моей хитрости Григорий, но поглядел на меня с лукавой «понимающей» усмешечкой.

Через несколько минут я был уже в избе старика. Сказал, что шить буду я сам, как только придет хозяин и раскроит. Но Иона не торопился — выдерживая дистанцию. Все овчины были уже на столе, старик, седенький, сухонький, надел чистую ситцевую рубашку, причесал редкие волосы и сел у окна, только Ким еще ходил, поправляя то занавеску, то литографские картинки, висевшие на стене: их было несколько. Потом и сам подсел к окну и стал глядеть на дорогу.

А я тем временем рассматривал эти картинки со стихами. Да, вот «Несжатая полоса». А вот, перевел я взгляд на другую картинку, стихи о родных местах. Каждое слово трогало душу:

— Ты, сынок, дареную прочти, вона ту, в рамке, — указал скрюченным пальцем старик на картинку с надорванным углом, пожелтевшую от времени, которая занимала полпростенка. — Не спеша читай, с понятием. Нет, я, пожалуй, сам, а ты послушай. Гостям я завсегда сам читаю.

Старик одернул рубашку, выпрямился и тихо начал:

— Сейчас он передохнет, — шепнул Ким.

И верно, старик на мгновенье затих, потом сделал глубокий вдох, тряхнул сединой и, оглянув все углы небольшой, избенки, как бы ища кого-то, повысил голос:

Последние слова прямо-таки прогремели — откуда только силы взялись на это у старика — и долго еще от давались звоном в ушах. Ким тронул меня за локоть:

— Каков мой дедо-тятя, а? Знай наших!

Он еще хотел что-то сказать в похвалу своему тяте, но стукнула калитка, и вошел Иона. Быстренько сняв пальто и поправив жилетку, хозяин вытащил из нагрудного кармашка сантиметр и подчеркнуто вежливо обратился к старику: