— А просто: и на нашу улицу пришел праздник, — ответил он. — Не все хороводить толстосумам.
Вечером на пруду загорелся огромный костер. Языки пламени, искры до самого неба. И опять все Юрово вышло на улицу. Пели, плясали. И жалко было расставаться с масленицей. Кто-то из молодух затянул было прощальную, сетуя после каждого куплета:
Масленица хороводная,
Веселая да морозная,
До чего ты довела,
До великого поста.
Но мужики в тон им ответили:
Ох, девки, ох, бабоньки,
зря горюнитесь,
День опостнитесь,
два обмолоснитесь!..
А позади уже крики:
— Мыть молодух, смывать молосное…
Визг, шум, свалки в сугробах, град снежков. И снова песня. Теперь про исход зимушки-зимы, про то, как девушки растопят морозы, разметут все дорожки, на которых уже видятся всадники-молодцы. К ним у каждой и обращение:
Ты возьми меня с собой
Молодой своей женой.
Э-эй да люли,
Молодой своей женой.
Вслед за тем уверенный хоровой ответ:
Меня милый подхватил,
В даль-сторонку укатил.
Э-эй, да люли,
В даль-сторонку укатил…
Даль-сторонка? И они рады? Нет, нет, сейчас не задумываться. Сейчас — веселиться! Я подбегаю к костру с длинной тычиной, направляю скатившиеся поленья. Огонь лижет их, а искры взлетают еще выше, к самым звездам. И я вместе со всеми кричу:
Гори, гори ясно, чтобы не погасло!..
Кричу, еще не догадываясь о том, что это догорают и мои золотые деньки.
В чистый понедельник вечером зашел к нам Иона и велел мне собираться в путь-дорогу. Выезд назначил на утро.
Что ж, ехать так ехать. Я уложил котомку. Не знал только, что делать с письмом: Капиного адреса узнать не удалось — никому она не писала. Решил до поры до времени подержать за тяблом, под ответственностью Спаса!
Мать ходила около меня с наплаканными глазами, все вздыхала. На сердце у нее было неспокойно.
В тот же вечер по деревне разнеслась весть, что у Птахиных воры обчистили горенку. Мать встревожилась еще пуще.
— Беда, беда…
Ото всех этих маминых слез и недобрых вестей тревожно стало и у меня на душе.
Отец, придя из лавки, начал было успокаивать меня. Ты-то, мол, что беспокоишься? Тебе думать о дороге, а перед ней — выспаться надо. И он заставил всех пораньше ложиться спать.
Сколько я спал, не знаю. Разбудили меня и всех в нашем «ковчеге» громкие крики, доносившиеся с улицы.
— Всем к Никанору! Воров судить!
Отец и мать вышли на улицу, плотно прикрыв за собой дверь. Подождав немного, я тоже оделся и бросился вслед за ними.
Во всех домах уже горели огни, стучали калитки, разноголосо шумела улица, после густо выпавшего снега вся белая, свежая, пушистая. Темными комками рассыпались на этой белизне спешащие мужики и бабы. Отовсюду слышалось:
— Достукались, негодяи!
— Но кто это, кто?
— Сейчас узнаем!
Оказывается, воры в эту зиму частенько пошаливали. У одних опоражнивали сундуки, у других очищали гардеробы, горенки. Но самая большая кража была, по-видимому, у Птахиных. Из слов баб, спешивших к Никанору, я узнал, что воры унесли все дорогие вещи птахинских сыновей-близнецов — костюмы, лисьи шубы, отрезы сукна — справно жили Птахины.
Никаких следов воры не оставляли, все делали чисто, без малейшего шума. Кто так ловко действовал? Одни подозревали в кражах Ваську перцовского, который нечист был на руку. Другие отметали это подозрение на том основании, что Васька давно не показывался нигде, что куда-то ушел печничать, а воруют приезжие.
У дома Никанора я увидел Луканова — он не строил никаких догадок, казалось, его совсем и не трогали случаи краж у односельчан. Да от него и не ждали каких-то догадок, потому что от воров он был застрахован своей бедностью. Выкурив цигарку, Луканов первым стал подниматься по лестнице в избу. За ним повалили все остальные, и вскорости Никанорова изба была битком набита.
Меня людской поток внес в избу, там и был я стиснут в толпе. Ноги не доставали до пола, я висел на чьих-то локтях.
В углу, под иконами, сидели связанные по рукам и ногам двое. Один из них был не кто иной, как Васька перцовский. Вот так «попечничал»! Скуластый, широченный в плечах, цыганистый лицом, с черным чубом, он мрачно уперся взглядом в пол. Другой, маленький, худенький, с узким костлявым лицом, испуганно дрожавший, был никому не ведом. Перед ним стоял хозяин избы сутулый Никанор, щурился, поддергивая съехавшие с широкого зада штаны.
— Ваську узнаю. По скуластой морде. А этот шибздик откуда? — с издевкой спросил он.
— Мой знакомый, из-под Вологды, — не поднимая головы, ответил за дружка Васька.
— Знакомый? Выходит, одному мало воровать, сподручника привел? — продолжал Никанор не по-доброму выяснять. — Ну, говори!
— Тятя, уйди от греха, — откуда-то послышался голос Глафиры.
— Цыц, не тебя спрашиваю! Ну что языки прикусили?
— Чего уж теперь говорить?
— Нет, ты скажешь! — неожиданно поднялся на них Луканов. Я заметил, как дернулся его затылок. — Заставим!
Тут я увидел пробивавшихся вперед близнецов Птахиных. Сейчас они показались мне особенно рослыми и сильными. Перед ними, теснясь, расступились люди. На масленичном катанье им не удалось отличиться. Сегодня же братья были героями дня, потому что сами, одни, без посторонней помощи, поймали воров. Кто-то дал знать им, что в лесной деревне Лоходомово появились двое подозрительных и прячут в сарае какие-то узлы, туда и поехали Птахины. На сей раз Черт постарался — быстро домчал их.
Всем уже были известны подробности поимки. Воров братья застали у одной вдовы, у которой на радостях пировали. И не успели изрядно охмелевшие дружки подняться из-за стола, как над их головами сверкнули топоры. Васька скривил мокрые губы:
— Ваша взяла! Ничего не попишешь. Но может, выпьете, прежде чем вязать? — Он потянулся к бутылке самогона.
Один из близнецов, толстолобый Никита, вполсилы стукнул по протянутой руке обухом. Васька поморщился:
— Экое бескультурье. Не знаешь правил приличия.
— Отпустите нас, — взмолился маленький. — Мы все до капельки вернем вам. Мы случайно и в горенку… Бес попутал.
— Заткнись, дура! — прикрикнул на него Васька. Он, привыкший к вольности, считал позором для себя просить милости, — Руки, руки им подавай. — Но тут же предупредил братьев: — Ежели в дороге упадет с меня хоть один волос, ответите!
Надо отдать справедливость, Птахины не тронули а дороге ни того, ни другого, в цельности доставили их в Юрово.
Но сейчас, когда все вещи были водворены на место, братья готовы были свести с обидчиками счеты. Грозно надвигались они на воров. Маленький сжался в комок, только Васька не дрогнул.
Луканов хмуро кивнул Птахиным:
— Помогите память им восстановить…
Никита засучил рукава. У меня сжалось сердце: что они задумали? Плечи впереди сомкнулись, загородив меня. Я не видел, как размахнулся Никита, но услышал, как он ударил Ваську и как Луканов удовлетворенно проговорил:
— Хорошо. Теперь заговорят. Так вот об их заработке. Сколько бы заколотили, ежели бы успели сбыть краденое?
Мужики притихли, не зная, к чему клонит Луканов. А тот продолжал:
— Костюмы этак рублев по сто будут. Оба, стал быть, двести. Два лисьих пальто, самое малое, по двести пятьдесят. Значит, прибавь пятьсот. Да отрезов и прочего рублев на четыреста набежит.
