Ф. Гайда — думается, с некоторым преувеличением — полагает: «События августа 1915 г. развивались прежде всего по сценарию Милюкова. Можно признать, что «августовская партия» оказалась наиболее удачно сыгранной за всю политическую карьеру этого гения тактики. Думское большинство вынуждено было признать кадетское лидерство в новорожденном блоке именно в силу их способности к тактическим ходам и четкому формулированию требований «настоящего момента». По общему мнению, блок стал апогеем кадетского влияния»{523}.
Сам же Милюков полагал, что это совещание могло бы стать решающим моментом в повороте правительственного курса, так же думали и некоторые министры. На заседании правительства мнения разделились: несколько человек во главе с Горемыкиным высказали убеждение, что Думу следует распустить, однако большинство сочло, что такая акция вызовет необратимые осложнения, что некоторые пункты программы Прогрессивного блока стоит принять, но правительство в данном составе не может провести их в жизнь. Таким образом, Горемыкину ясно дали понять, что ему следует уйти с поста.
Вроде бы за этим решением председатель Совета министров отправился 29 августа в Ставку к императору — и спустя два дня возвратился победителем: вместо отставки премьера государь распорядился с 3 сентября распустить Думу на каникулы…
Требования Прогрессивного блока оказались, таким образом, неприемлемыми для Николая II, который именно во время формирования блока объявил себя Верховным главнокомандующим, дав понять, что на уступки либеральному лагерю российская монархия, по крайней мере в военных условиях, идти не намерена. Попытки реализовать хотя бы отдельные положения программы прогрессистов в законодательном порядке были блокированы правыми фракциями. Милюков с горечью констатировал, что протянутую руку оттолкнули, что конфликт власти с народным представительством и с обществом превращался в разрыв.
В изменившихся условиях требовалось найти новые лозунги. 6 сентября в доме московского городского головы Михаила Васильевича Челнокова было проведено совещание представителей общественных организаций и Думы, на котором присутствовали князь Львов, Гучков, Милюков, Шингарев, Коновалов. Московское охранное отделение информировало высшие круги империи, что на совещании была «выяснена новая схема оценки реакционного правительственного курса». Участники совещания пришли к выводу, что последние события, в частности, отправка Думы на каникулы — результат вмешательства в события некого «черного блока», образованного в противовес Прогрессивному блоку. Утверждалось (впрочем, совершенно бездоказательно), что возглавляют этот блок германофильские придворные круги, а входят в него реакционное меньшинство Совета министров во главе с Горемыкиным и правые партии в Думе и Государственном совете. «Черному блоку», по мнению участников совещания, удалось отдалить от государя наиболее верных ему людей и укрепить положение Горемыкина.
В докладе охранного отделения итоги дискуссии в доме Челнокова были переданы словами: «Государь в плену у черного блока, государь командует армией, на государя валятся все обвинения в неподготовленности русской армии, и от него в любой момент зависит согласиться на те льстивые предложения о заключении сепаратного мира, которые уже решены императором Вильгельмом. Заключение же сепаратного мира составляет основную цель всех стремлений черного блока»{524}.
Так определялось основное направление предстоявших ударов, в которых главной думской силой окажутся кадетские руководители, прежде всего Милюков.
Павел Николаевич, занимаясь делами Прогрессивного блока, продолжал руководить кадетскими ЦК и думской фракцией, писать статьи для газеты «Речь» и других изданий с той же энергией и самоотдачей, как и ранее, целиком посвящая себя политической борьбе. Между тем в июне 1915 года он испытал, вероятно, самую тяжелую потерю за всю предыдущую жизнь: на Юго-Западном фронте, в Галиции, во время боев под городом Холм погиб его двадцатилетний младший сын Сергей.
Оба сына Милюкова успешно окончили средние учебные заведения: Николай — 3-ю гимназию, а Сергей — Тенишевское коммерческое училище. Они не проявляли блестящих знаний, но учились ровно, по большинству предметов получали отличные и хорошие оценки (знания Сергея по естествознанию были оценены как прекрасные){525}.
По окончании училища Сергей поступил на филологический факультет Петербургского университета, но вскоре бросил его, а затем переехал в Москву, по всей видимости, поссорившись с отцом (возможно, и с матерью) из-за ухода из университета. В Москве он поступил в Петровскую (ныне Тимирязевская) сельскохозяйственную академию, тщательно скрывая, что имеет отношение к известному политическому деятелю.
Сохранились трогательные, хотя по форме и строгие письма Милюкова-старшего Сергею (с Николаем, видимо, душевной близости не было). В ответ на неумеренные, по отцовскому мнению, восторги сына по поводу швейцарского Цюриха Павел Николаевич шутливо ворчал: «Негодный, стоит ли после этого брать тебя к англичанам? У них ты, пожалуй, вместо души найдешь совсем пар… а серые громады Лондона объявишь плохой подделкой под Петербург при помощи копоти и дождя». А вскоре он напоминал сыну, что следовало бы посетить родителей на даче в Финляндии: «Если же ты захочешь увидеть хотя бы след этого старого домика, то советую поспешить»{526}.
Когда началась мировая война, оба сына пошли добровольцами в армию. К тому времени Николай, импульсивный, нервный, часто менявший намерения, успел жениться (1911) и полностью оторвался от родителей. Он служил в артиллерии, затем перешел в авиацию, только-только появившуюся тогда в составе русской армии. Николай участвовал в военных действиях в качестве летчика-наблюдателя, совершил ряд боевых вылетов, был награжден Георгиевским крестом. (Через много лет в эмиграции Николай Милюков станет председателем Союза русских летчиков за границей, но долго на этом посту не удержится из-за пьянства и дебошей.)
Сергей был значительно спокойнее и последовательнее. Когда началась война, он окончил краткосрочные офицерские курсы при Военно-пехотном училище в Одессе. Будущих офицеров воспитывали жестко. Сергей писал отцу: «Нас сразу поставили в положение нижних чинов, очевидно, чтобы потом ослабить всякую чувствительность, когда мы сами будем командовать»{527}. Перед получением назначения в войска он приехал к родителям попрощаться и невзначай сказал отцу, что у него есть две возможности — отправиться на Дальний Восток или на юг. Было ясно, что первый вариант означал неучастие в боевых действиях, по крайней мере в ближайшее время, второй — немедленную фронтовую жизнь. Отец указал ему, «где была настоящая борьба»{528}, то есть, по существу, упрекнул сына за колебания. Можно как угодно объяснять этот поступок — патриотизмом, заботой о собственной репутации, воспитательными эмоциями и т. п.; но, безусловно, сын сделал выбор, прислушавшись к его мнению.
С фронта Сергей успел прислать одно письмо, в котором восхищался своими подчиненными, учившими его азам военной науки. Вслед за этим поступило известие о его гибели: часть, в которой служил Сергей, после боев получила право на краткосрочный отдых, однако из-за наступления австро-германских войск в районе города Холм уже отправившиеся в тыл солдаты и офицеры были возвращены на боевые позиции. Генерал Владимир Александрович Ирманов, в корпусе которого служил молодой офицер, пытался противостоять наступлению, сам участвовал в штыковых контратаках, но все они оказались безуспешными. В одном из таких боев и погиб Сергей. «Никогда я не мог простить себе, что не посоветовал ему отправиться на Дальний Восток, — писал Милюков в мемуарах. — Это была одна из тех ран, которые не заживают… Она и сейчас сочится»{529}.
