В Константинополе произошла встреча с писателем Марком Алдановым (Марком Александровичем Ландау), который увидел в Милюкове не только фактического руководителя делегации, но и незаменимого переводчика, ибо он владел тринадцатью языками: «Он разговаривал по-турецки с престарелым великим визирем, говорил с иностранными журналистами на языке каждого из них, объяснялся по-болгарски и, помнится, также по-новогречески с лодочниками на Золотом Роге. Однажды я утром зашел к нему по делу в его номер в гостинице Токатлиана и застал его, разумеется, за работой. Перед ним лежали учебники; он с раннего утра упражнялся в переводах с русского языка на турецкий!»^{756}

Из Рима во французскую столицу делегаты добирались поездом. В Париже, куда они прибыли 19 декабря, опасения Милюкова по поводу отношения к его поведению на Украине полностью подтвердились. Собственно говоря, он попал на территорию Франции по ошибке. На границу было направлено распоряжение не допускать Милюкова в пределы страны, но депеша запоздала. Узнав о его приезде, премьер-министр Жорж Клемансо накричал на министра иностранных дел Стефана Пишона. «Он (Клемансо. — Г. Ч., Л. Д.) сохранил свои авторитарные привычки, и его все боятся», — комментировал Милюков^{757}.

По поводу крайне недоброжелательного отношения во Франции к приезду Милюкова возникла целая официальная переписка, которая приводится в его дневнике. Французские власти сочли его «нежелательным лицом», что ускорило отъезд делегатов в британскую столицу. Через посредников Милюкова просили проявить благоразумие и не доводить дело до скандала^{758}.

Так началась эмиграция Милюкова, охватившая последнюю четверть века его жизни. Фактически с этого времени его политическая деятельность стала отходить на второй план, а на первое место выдвигались журналистика, организация прессы, политология, неразрывно связанная с анализом современной истории.

С прибытием в Западную Европу делегация Ясского совещания просто перестала существовать, растворившись в тех эмигрантских объединениях, к которым тяготели отдельные ее участники. Милюков же на протяжении всех двадцати пяти лет жизни за пределами родины стремился занять самостоятельную позицию.

Часть третья

ЭМИГРАНТ

Оказавшись на Западе, Павел Николаевич сразу же приступил к созданию крупного труда по истории «второй русской революции» (сравнительно компактное изложение будущей работы он набросал еще в Киеве). Это произведение не являлось научным в полном смысле слова. Правда, оно основывалось на комплексе доступных документов, но было чисто публицистическим изданием, насыщенным современной политикой, проникнутым стремлением оправдать и обосновать собственную тогдашнюю позицию. И всё же это одна из первых крупных книг о событиях 1917 года, которая по настоящее время используется при изучении Февральской революции и ее последствий. Характерно, что даже один из самых правоверных советских историков Е. Н. Городецкий в своей историографической работе называл этот труд в числе документальных источников^{759}.

Любопытно, что на Западе тогда не нашлось издателя, захотевшего напечатать работу Милюкова. Рукописью заинтересовались русские эмигранты в Болгарии, которые при содействии старых знакомых и коллег Павла Николаевича осуществили ее публикацию. В архиве сохранился договор, заключенный Милюковым с представителем софийского русскоязычного издательства «Летопись» Н. С. Никулиным 15 октября 1920 года на право выпуска первого тома «Истории второй русской революции» сорокатысячным тиражом с авторским гонораром в 15 процентов чистой прибыли и по два лева с каждого проданного экземпляра^{760}.

Объемистая работа (свыше восьмисот страниц) вышла тремя выпусками под названиями «Противоречия революции», «Корнилов или Ленин» и «Агония власти». Важным достоинством публикации было то, что в ней увидели свет многочисленные документы 1917 года, часть из которых не сохранилась и ныне доступна только благодаря ей.

Милюков был первым профессиональным историком, который попытался дать хотя бы общее представление о революции 1917 года. Он работал над текстом несколько лет, начав делать первые наброски еще в конце 1917 года, когда оказался в Ростове-на-Дону. В предисловии к книге он рассказал о перипетиях ее подготовки.

Первые главы, написанные в Ростове, затем были пересмотрены во время пребывания автора в Киеве, в частности внесены изменения в раздел, посвященный «делу Корнилова» (главным образом на основании показаний Керенского во время расследования этого дела). Раздел о распаде власти был написан в Киеве. Предполагалось, что написанные разделы будут опубликованы в Киеве в издательстве «Летопись», но в связи с падением власти Скоропадского оно прекратило работу. При разгроме издательства петлюровцами рукопись Милюкова пропала, и ему пришлось восстанавливать текст по черновикам. Работа над рукописью продолжалась в Лондоне, а после переезда в Париж автор получил доступ к богатой коллекции русской периодической печати в Музее армии Франции, что позволило восполнить некоторые пробелы.

«Перед читателями милюковской «Истории», — заметила исследовательница Н. Г. Думова, — революция представала как трагедия в трех актах. Первый том — от Февраля по июльские дни, второй — завершался крушением правой военной альтернативы революционному государству. В третьем томе — «Агония власти» — прослеживалась история последнего правительства Керенского вплоть до столь легкой победы над ним ленинской партии»^{761}.

В предисловии говорилось: «Автор назвал свой труд «Историей», хотя он хорошо сознает, что для истории революции в строгом смысле время не скоро настанет». Милюков не ставил главной задачей изложение фактов: «Читатель найдет здесь не столько картины и краски, сколько руководящие линии, основные штрихи рисунка»^{762}. Но поскольку любой анализ строится на комплексе фактов, важнейшие из них были использованы, хотя в центре внимания действительно находилось их истолкование, которое должно было привести в конечном итоге к осознанию поворота революции, по мнению автора, пагубного для страны. Милюков подчеркивал, что в основе его повествования лежат объективные факты, и в соответствии со своими позитивистскими установками ручался в правильности выводов, сделанных на их основании (что, заметим в скобках, далеко не всегда справедливо).

Автор предупреждал: на суд читателей выносится именно «история», а не «мемуары», время для которых пока не наступило, ибо живы и действуют участвовавшие в роковых событиях люди. Именно поэтому повествование шло от третьего лица.

И всё же мемуарный компонент был неизбежен. В этом состояли и преимущество книги, написанной активным участником событий, и ее слабость, связанная с субъективностью оценок. Известный историк Сергей Петрович Мельгунов писал, рассматривая позже новую работу Милюкова: «В свое время я готов был даже отчасти приветствовать («На Чужой Стороне» № 7) П. Н. Милюкова за то, за что его упрекало большинство критиков, видевших в его «Истории революции» односторонность и субъективность мемуариста (так, М. В. Вишняк видел в «Истории революции» Милюкова историю и философию участия в революции конституционно]-демократической] партии). Сам автор говорил тогда про себя, что он не хотел быть «только мемуаристом, добровольно отказался от некоторых преимуществ мемуарного изложения, чтобы тем приблизиться к выполнению задачи истории». И всё-таки автор в значительной степени оставался мемуаристом, и мне казалось даже достоинством то, что он не пытался в истории изменить свое умонастроение в период революции: он ретроспективно, за небольшим исключением, не ретушировал своих взглядов, что для мемуариста, конечно, является наиболее важным»^{763}.