Милюков руководствовался логикой публичной политики, явно недооценивая угрозу возникновения революционной стихии. Так, после своей «исторической речи» на вопрос «Отдаете ли вы себе отчет, что это начало революции?» он отвечал: «Только в вашем пессимистичном воображении. До этого еще далеко»^{569}. Лидер кадетов скорее был готов поверить в возможность дворцового переворота. События, однако, стали развиваться по совершенно иному сценарию, и сценарий этот был в какой-то мере предначертан выступлениями Милюкова. Депутат Думы октябрист Борис Александрович Энгельгардт отмечал: «Сам Милюков революции не хотел, а своей речью несомненно лил воду на революционное колесо и потому производил впечатление человека, сидящего на суку дерева и рубящего сук у его основания».

Рано утром 27 февраля в квартиру Милюковых в доме на Бассейной явился швейцар, который сообщил, что в казармах расквартированного по соседству Волынского полка происходит нечто странное. Даже через окно было видно, что ворота казарменного двора открыты, во дворе собираются солдаты, что-то кричат и размахивают руками. Через месяц, на кадетском съезде, Милюков рассказывал: «Я думал: неужели это русская революция? Ведь она будет в минуту раздавлена. Это было в 9-м часу утра, а в 12 часов, примерно, движение обнаружило очень значительные признаки организованности, которые к концу дня довели нас уже до решительных признаков полной победы»^{570}.

Разумеется, Милюков внимательно следил за событиями. Он участвовал в заседаниях Думы, возобновившихся в середине февраля, проводил вечера в редакции «Речи». Газета публиковала отчеты о волнениях в столице. В оценках и прогнозах Павел Николаевич был крайне осторожен.

Истории Февральской революции посвящены десятки работ, и мы не намерены повторять ее основные факты. События нарастали как снежный ком: от недовольства нарушениями хлебного снабжения столицы из-за снежных заносов, быстро переросших в хлебные бунты 21–22 февраля, до начавшегося 27 февраля вооруженного восстания, отречения Николая II и образования Временного правительства. Остановимся лишь на тех эпизодах, которые имели прямое отношение к нашему герою.

Если в предыдущие дни Милюков еще надеялся, что события будут развиваться относительно мирно, то после начала солдатских волнений ощутил их вступление в новую стадию. Он понимал, что участие войск может привести к гражданской войне, в которой расправляются не только с теми, кто в чем-то перед кем-то провинился, но и с теми, кто попался на пути толпе, на ком можно выместить скопившуюся злобу.

Понимая, что начинается подлинная революция, Милюков попытался стать во главе сил, стремившихся перевести ее в мирное русло, предотвратить реки крови. Вначале это в какой-то степени удалось.

Именно 27 февраля Родзянко получил царский указ об очередном перерыве в заседаниях Думы. Первоначально было решено указу подчиниться и на следующий день собрать пленарное заседание для оглашения воли императора.

С тяжелым сердцем Милюков рано утром отправился в Таврический дворец, понимая, что покорное исполнение царского указа будет означать самоубийство Думы. На центральных улицах было неспокойно, то и дело раздавались выстрелы.

В кулуарах происходили оживленные дебаты. Подавляющее большинство депутатов высказывалось за неподчинение указу. При этом раздавались различные предложения объявить Думу Учредительным собранием, издать закон о созыве Учредительного собрания, передать власть диктатору и т. п.

Милюков обладал таким авторитетом, что именно его предложения были выслушаны с особым вниманием и легли в основу решений, не имевших юридической силы, но ставших реальным политическим фактом. Он счел необходимым в течение непродолжительного времени выжидать, создав для восстановления порядка и сношений с лицами и учреждениями временный оперативный орган, при благоприятных условиях способный превратиться в инструмент формирования новой государственной власти, тогда как при победе правительственных сил сохранялась возможность доказать, что его образование не содержало прямой революционной цели, за которую инициаторы могли бы угодить под суд.

Но дело было не только в возможном суде. Больше всего Милюков, хорошо знавший русскую историю, опасался ожесточения низов и ответных кровавых репрессий сверху. Его коллеги многократно вспоминали, что Павел Николаевич не раз приводил слова из пушкинской «Капитанской дочки» о «русском бунте, бессмысленном и беспощадном»^{571}.

Несмотря на резкие заявления, он стремился не заступить за черту легальности и предостерегал соратников, левых депутатов Думы, руководителей общественных организаций от безответственных заявлений. Именно поэтому в свое время Милюков поддержал предложение коллег по фракции заменить требование правительства, ответственного перед парламентом, более общим — о необходимости создания правительства, пользующегося народным доверием.

Почти за год до рассматриваемых событий, 13 марта 1916-го, на политическом банкете в Москве Милюкова спросили, как он совмещает эту формулу с программой Партии народной свободы, настаивавшей на установлении парламентского строя. Милюков ответил: «Кадеты вообще — это одно, а кадеты в блоке — другое. Как кадет я стою за ответственное министерство, но как первый шаг мы по тактическим соображениям ныне выдвигаем формулу — министерство, ответственное перед народом. Пусть мы только получим такое министерство, и оно силою вещей скоро превратится в ответственное парламентское министерство. Вы только громче требуйте ответственного министерства, а мы уж позаботимся, какое в него вложить содержание»^{572}.

Именно такой позицией — максимальным сохранением прежней легальности, старых форм, которые постепенно должны были наполняться новым содержанием, — объяснялось милюковское требование создания временного органа, связанного с думским большинством, что должно быть выражено даже в его названии. После недолгих споров это предложение было принято. Возникло чудовищное нагромождение слов: Временный комитет членов Государственной думы для восстановления порядка и для сношения с лицами и учреждениями также. На практике, разумеется, целевая часть названия органа почти сразу была забыта. Формирование Временного комитета было поручено (опять-таки не на официальном заседании, а в кулуарах) Совету старейшин Думы, в котором (как, впрочем, и в других органах) преобладали представители Прогрессивного блока.

Без особых проволочек Совет старейшин выполнил поручение, и в тот же день Временный комитет был образован в составе президиума Думы (ее председателя М. В. Родзянко, товарища председателя В. А. Ржевского и секретаря И. И. Дмитрюкова), кадетов П. Н. Милюкова и Н. В. Некрасова, прогрессиста А. И. Коновалова, левого октябриста С. И. Шидловского, руководителя группы прогрессивных националистов В. В. Шульгина, В. Н. Львова из фракции центра и левых — меньшевика Н. С. Чхеидзе и А. Ф. Керенского, числившегося в Думе трудовиком, но в тот день объявившего себя эсером.

Спохватившись, что Временный комитет вряд ли сможет существовать без контакта с военным командованием Петрограда, его члены через пару часов ввели в свой состав бывшего подполковника Генерального штаба, депутата от фракции центра Б. А. Энгельгардта, назначив его руководителем военной комиссии и комендантом Петроградского гарнизона. С согласия Милюкова и других членов комитета Энгельгардт тут же издал первый «революционный приказ», грозивший репрессиями офицерам за попытки отобрать у солдат оружие^{573}.