Милюков, инициатор создания Временного комитета, фактически стал его руководителем, хотя официально председателя не выбирали. Именно он выступил за немедленное установление контакта со сформировавшимся в тот же день никем не избранным органом левых партий, который получил название Исполком Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, заседавшим также в Таврическом дворце. Чхеидзе и Керенский, представлявшие Исполком, были в меньшинстве, но выразили готовность участвовать во Временном комитете, если его деятельность не будет противоречить программным установкам социал-демократов и эсеров.

Фактически рассматривая себя в качестве властного органа, Временный комитет в тот же день назначил комиссаров во все центральные правительственные учреждения из представителей партий Прогрессивного блока, на которых Милюков мог опираться. Чхеидзе и Керенский занимали выжидательную позицию, лишь иногда вмешиваясь. В то же время, по словам Милюкова, Керенский явно претендовал на пост министра юстиции в будущем правительстве — скорее всего, это было сказано в приватном разговоре^{574}.

Уже к вечеру этого долгого дня Милюков понял: Временный комитет не является единственным претендентом на власть, находившийся здесь же Исполком Петроградского совета, опираясь на фактически занявшую Таврический дворец толпу рабочих, солдат, матросов, обывателей, может полностью овладеть положением в столице. Всё чаще раздавались выстрелы. В караульном помещении Таврического дворца был ранен офицер — какому-то из солдат не понравилось, что он не снял гвардейскую кокарду. И всё же в обоих наспех созданных органах формировалось мнение о необходимости сотрудничества, по крайней мере для поддержания элементарного порядка.

И опять П. Н. Милюков стал инициатором образования совместных комиссий Временного комитета и Исполкома, которые в ночь на 28 февраля начали проводить заседания, а скорее сходки в комнатах, где раньше располагались партийные фракции.

Следующий день стал праздником революции, причем Милюкова воспринимали в качестве одного из ее вождей, если не первого лица. К Таврическому дворцу приходили самые разные делегации, к ним выходили члены Временного комитета, произносили зажигательные речи. На долю Павла Николаевича пришлась основная часть этих выступлений, причем его речи были, вероятно, наиболее трезвыми. Он обращал внимание слушателей на то, что первый успех — еще не полная победа, что предстоят длительные усилия для создания в России нового правопорядка. Не всем такие предостережения нравились, но пока с ними мирились.

Делегация 1-го пехотного полка попросила Милюкова выступить перед солдатами и офицерами. Приехав в расположение войск в район Охты, он, поднявшись на высокий помост, произнес речь, буквально срывая голос, чтобы на открытом воздухе быть услышанным. Главная мысль выступления состояла в необходимости сохранять дисциплину, единство солдат и офицеров, воздерживаться «от всяких праздных увлечений»^{575}.

Милюков в то время был особенно озабочен необходимостью формирования более или менее стабильного органа исполнительной власти. Эту необходимость понимали и другие члены Временного комитета. Шульгин в воспоминаниях рассказывает, как незначительный эпизод с участием А. Ф. Керенского, взявшего на себя функцию связного между Комитетом и Исполкомом Совета (его только что избрали заместителем председателя этого органа), перевел вопрос из стадии общих рассуждений в практическую плоскость. Утром 1 марта в кабинет председателя Госдумы, где заседал Временный комитет, внезапно ворвался Керенский.

«За ним какой-то человек под охраной солдат с винтовками нес объемистый бумажный пакет. Театральным жестом Керенский бросил пакет на стол:

— Наши секретные договоры с державами… Спрячьте…

После этих слов Керенский вышел, хлопнув дверью, а присутствовавшие в недоумении уставились на пакет.

— Что за безобразие, — сказал Родзянко, — откуда он их таскает?

Что делать с принесенными бумагами, никто не знал, в кабинете не было даже шкафа, чтобы их спрятать. Наконец, кто-то нашелся:

— Знаете что — бросим их под стол. Под скатертью ведь совершенно не видно… Никому в голову не придет искать их там.

Пакет отправился под стол, но не прошло и пяти минут, как в комнате вновь появился Керенский.

— Тут два миллиона рублей. Из какого-то министерства притащили…

В итоге миллионы оказались под столом рядом с секретными договорами».

Шульгин обратился к Милюкову: «Павел Николаевич, довольно этого кабака. Мы не можем управлять Россией из-под стола… Надо правительство, и надо, чтобы вы его составили. Только вы можете это сделать. Давайте подумаем, кто да кто»^{576}. Таким образом, будущим главой исполнительной власти он видел именно Милюкова.

Примерный состав правительства был намечен уже 27–28 февраля. Необходимо было, однако, преодолеть формальные юридические препятствия, чтобы власть была сформирована как можно более законным образом. Требовалось, чтобы председатель Думы Родзянко (он сам вошел во Временный комитет, но занимал осторожную позицию) заявил о передаче комитету всех полномочий по формированию исполнительной власти и чтобы прежнее правительство добровольно сошло со сцены.

Вечером 28 февраля Родзянко, возвратившись из Мариинского дворца, сообщил, что царское правительство ушло в отставку, но ничего не сказал о формировании нового правительства, которое, полагали в Таврическом дворце, следовало образовать Думе — точнее, ее Временному комитету.

Милюков воспользовался этим моментом, чтобы выяснить отношения с председателем. «Михаил Владимирович, надо решаться», — произнес он с порога, входя в кабинет Родзянко, имея в виду признание свершившегося факта — революции. Родзянко попросил время подумать. Члены комитета ожидали его решения в приемной. В этот момент к телефону попросили Энгельгардта. Из казарм Преображенского полка сообщили, что знаменитый полк императорской гвардии, занимавший до этого нейтральные позиции, переходит на сторону революции. Энгельгардт немедленно сообщил об этом Родзянко, который, выйдя к ожидавшим, сообщил, наконец, что не возражает против формирования правительства от имени Думы.

К вечеру состав правительства был намечен полностью. Здесь, однако, Павла Николаевича, полагавшего, что пост председателя Совета министров будет доверен именно ему, и «скромно» ожидавшего соответствующего предложения, постигло немалое разочарование. Правая часть членов Прогрессивного блока считала взгляды Милюкова чуть ли не радикальными, во всяком случае, не обеспечивавшими жесткого единства, столь необходимого правительству в переломное время. Кто-то из членов Временного комитета назвал фамилию князя Львова (иногда в качестве инициатора называют Родзянко, но это плохо согласуется с фактом резкого падения влияния председателя Думы в первые дни революции). Кандидатуру Львова вначале с энтузиазмом поддержали октябристы и центр, затем к ним вынуждены были присоединиться и Милюков с Шингаревым.

Павел Николаевич был не просто удивлен, а поражен тем, что никто из присутствовавших даже не упомянул его фамилию в качестве возможного главы правительства. Считавшийся до этого главным инициатором революционных, но мирных преобразований, он почувствовал, что власть начинает выскальзывать из его рук не только по причине возникновения параллельного органа — Совета рабочих и солдатских депутатов, но и в результате оттеснения его с первых позиций в самом Прогрессивном блоке. Совершенно неубедительно звучат сказанные с досадой противоречивые слова в воспоминаниях: «Знающие меня близко могут удостоверить, что я никогда не стремился сам занять первое место. Если иногда я на нем и оказывался, то так слагались обстоятельства, и я принимал совершившийся факт как исполнение моего общественного долга. Обстоятельства при создании Временного правительства сложились гораздо иначе, и я принял в нем ту долю влияния и власти, которое приписывало мне единодушное общественное мнение. В общем итоге эта доля была невелика: она оказалась меньше, чем я хотел бы»^{577}. Как видим, последнее предложение противоречит всему высказанному перед ним.