Милюков в воспоминаниях, как бы извиняясь за то, что стремился взять парламентскую фракцию «под уздцы», писал, что в нее входили ученые, профессиональные юристы, партийные идеологи, специалисты разных отраслей и по культурному уровню она продолжала стоять на первом месте, «но политической инициативы в ее среде не было, она нуждалась в руководстве извне и следовала решениям партии и ее установившейся традиции»^{395}.

Да и таких тесных связей, как с однопартийцами, заседавшими в Первой Государственной думе, Милюков теперь не имел. Из его воспоминаний и архивной документации складывается впечатление, что он, начав руководство «из буфета», постепенно терял интерес к работе Думы, реже там появлялся, сосредоточил основное внимание на подготовке статей для «Речи» и своего нового детища — «Вестника Партии народной свободы», еженедельного журнала, начавшего выходить 22 февраля 1906 года под редакцией В. Д. Набокова при активном участии П. Б. Струве, И. В. Гессена и других партийных деятелей. Милюков печатался в «Вестнике» с первого номера, но именно в 1907 году его публикации стали появляться особенно часто. Он критиковал политику правительства Столыпина, причем его материалы были, как правило, более остры, чем умеренно-либеральные выступления Набокова и Гессена. Столь же энергично Милюков через «Вестник» обрушивался на крайне левые силы, особенно на большевиков.

Реже вмешиваясь в ход прений в Думе, в подготовку выступлений депутатов от кадетской партии, Павел Николаевич всё же неуклонно направлял работу фракции, являясь ее «главным рупором и толкователем» на страницах печати^{396}. В результате появился второй сборник статей Милюкова, посвященных думской деятельности кадетов^{397}.

Автор оценивал подготовку и проведение выборов во Вторую Государственную думу на фоне политического положения в стране, борьбы правых, центра и левых; конкретизировал тактику кадетов в Думе, направленную на ее сохранение как парламентского органа, рассматривал расстановку сил в ней; отмечал возможность вступления кадетской фракции по некоторым вопросам в коалицию с октябристами, занимавшими более консервативные позиции. Он считал, что социал-демократы в Думе оказались в изоляции из-за отсутствия конструктивной позиции и постоянных противоречий между большевиками и меньшевиками. Милюков стремился проследить, какие социальные слои стояли за отдельными партиями и движениями, прошедшими в Думу, какие вопросы и законопроекты обсуждались на заседаниях, какие решения принимались, каким образом кадеты, преодолевая огромные трудности, пытались найти общий язык с правительством. Особое внимание было уделено обсуждению Думой аграрного законодательства.

Общая нерадостная оценка итогов собственной деятельности в эти месяцы, отразившаяся в статьях «Речи» и «Вестника», позже была зафиксирована в воспоминаниях Милюкова: «Отдана здесь дань и моему пессимизму относительно окончательного исхода, пессимизму, который, впрочем, широко разделялся не в одних только наших рядах. Это настроение набрасывало какой-то флер на всю нашу работу. Но хотя надежда убывала, уныния у нас не было. Мы честно делали свое дело, не уступая ни нападкам слева на наше бессилие, ни уговариваниям и намекам из правящих сфер на возможность компромисса, ни издевательству и злорадству правых по поводу нашей неприступности»^{398}.

Пессимизм Милюкова был вполне оправдан. Состав Думы вновь не устраивал высшие власти империи. Столыпин искал предлог для роспуска и этой Думы. Окончательно вопрос для премьера был решен после того, как социал-демократ, меньшевик Аршак Герасимович Зурабов при обсуждении вопроса о призыве в армию заявил: «Армия будет великолепно воевать с нами, и вас, господа, разгонять, и будет терпеть поражения на востоке»^{399}.

Царь всё еще выжидал. Когда же 17 мая Дума проголосовала против «незаконных действий» полиции по отношению к тем, кого она именовала революционерами, премьер и его помощники подготовили проект нового положения о думских выборах. После доклада Столыпина Николай II 3 июня объявил о роспуске Второй Государственной думы и изменении избирательного закона. Императорский указ завершался словами: «Все эти изменения в порядке выборов не могут быть проведены обычным законодательным путем через ту Государственную думу, состав коей признан Нами неудовлетворительным вследствие несовершенства самого способа избирания ее Членов. Только Власти, даровавшей первый избирательный закон, исторической Власти Русского Царя, довлеет право отменить оный и заменить его новым»^{400}.

Положение о выборах 1907 года увеличило представительство в Думе землевладельцев и состоятельных жителей городов, а в национальном отношении — русского населения, сократив избирательные возможности «неразвитых народов» (как формулировалось в царском указе), что привело к формированию в Третьей и Четвертой Государственных думах проправительственного большинства.

Как и ожидал Столыпин, никакой революционной вспышки в ответ не последовало. Акты 3 июня 1907 года, которые по традиции советской историографии продолжают называть столыпинским государственным переворотом, ознаменовали завершение революции.

Павел Николаевич уже в то время был уверен и впоследствии укрепился в этой уверенности, что усиление самодержавия было лишь временным и чреватым новыми потрясениями. Он писал (правда, явно преувеличивая значение объективного соотношения факторов исторического развития и не принимая во внимание роли отдельных деятелей в динамике событий): «Сам Столыпин был захвачен зубцами сложного и сильного механизма, приводной ремень которого находился в распоряжении силы, двигавшей этот механизм с неуклонностью слепой природы — к той самой бездне, которой хотели избежать»^{401}. Конечно, в такой оценке был немалый элемент осознания последующего опыта, «опрокинутого в прошлое», чувствовалось влияние исторических трудов самого Милюкова, в частности его магистерской диссертации, в которой оценивались объективные факторы, предопределившие реформы Петра I.

Но если он уже тогда, непосредственно после революции 1905–1907 годов, думал о неумолимой силе слепой природы, влиявшей на развитие России в начале XX века, то ему следовало отойти в сторону и лишь наблюдать за происходившим этаким современным Пименом. Он, однако, оставался политическим деятелем и прилагал все силы, чтобы по возможности обуздать стихию, подчинить ее делу мирной модернизации страны.

Следующее десятилетие Милюков не раз называл «потерянными годами». В каком-то смысле это соответствовало действительности, так как, целиком занятый политикой, он прекратил научную работу и даже стал намного меньше читать научную и художественную литературу. Какое-то время Павел Николаевич еще надеялся, что удастся сочетать думскую работу с расширением круга знаний. Он брал из библиотеки Госдумы огромное количество книг, но надолго задерживал их или возвращал непрочитанными, так как библиотека обращалась к нему с «покорнейшими просьбами» вернуть книги, сроки возврата которых давно прошли^{402}.

Но в то же время это был период его дальнейшего политического развития, овладения мастерством ведения борьбы в сложнейших условиях, когда необходимо было сочетать усилия, направленные на сохранение сделанных властями уступок и на компромиссы с правительством во имя сохранения возможностей легальной деятельности.