Успенский же в 1914 году возвратился в Россию и продолжил научную деятельность в Петрограде. После 1917 года он не эмигрировал и даже пользовался известным уважением большевистской власти. С 1921 года и до самой своей смерти в 1928 году он возглавлял Российское палестинское общество — благотворительную и научную организацию, уставными задачами которой являлись содействие православному паломничеству на Святую землю, научное палестиноведение и гуманитарное сотрудничество с народами Ближнего Востока.
Милюков сожалел, что важные предметы древней славянской истории оказались в руках турецких музейщиков, которые даже не экспонировали их, а оставили в запасниках. У него сохранились подробные описания находок, наброски планов и карт местностей, где были обнаружены памятники, дневники работы. Он собирался опубликовать эти материалы, но откладывал на будущее, всё более увлекаясь сначала публицистикой, а затем политикой. Материалы его второй македонской экспедиции так и не увидели свет. После Октябрьского переворота 1917 года большевистские власти конфисковали часть архива Милюкова, оставшуюся в Петрограде. Он пытался затребовать хотя бы некоторые материалы, включая дневник второй македонской экспедиции, но ответа на свой запрос не получил.
Между тем истек срок высылки за границу. Вначале Милюков подумывал о том, чтобы возобновить преподавание в Высшем училище. Однако, узнав об этом, Бахметев вновь вмешался, и болгарские власти в очередной раз не решились вступать в спор с представителем великой державы. Павел, не мешкая, в августе 1899 года отправился в Россию (незадолго до этого Болгарию покинула Анна Сергеевна с детьми).
Болгарские ученые, политики, общественные деятели, несмотря на протесты Милюкова, устроили ему торжественные проводы. На железнодорожном вокзале произносились приветственные речи. Дело дошло до того, что Павла Николаевича буквально на руках внесли в вагон. Среди провожавших были Петко Каравелов, Иван Шишманов, начинающий политик Андрей Ляпчев (в 1920-х годах он станет премьер-министром страны), македонский деятель Димитр Ризов.
Вновь на родине
Первая остановка по возвращении в Россию была в Киеве, где как раз в это время, в августе 1899 года, проходил XI съезд российских археологов. Археологические съезды, проводившиеся регулярно с 1868 года, являлись важнейшими форумами отечественных ученых, причем не только «чистых» археологов, но и специалистов смежных научных дисциплин, каковым и являлся Милюков. На XI съезде Павел участвовал в дискуссиях о происхождении Руси, решительно выступая против переоценки роли варягов в основании Древнерусского государства, хотя и не отрицая определенной роли пришельцев в становлении административных институтов.
Его многочисленные выступления в прениях были подчас резкими и даже скандальными (однажды он демонстративно покинул зал заседаний, в другой раз подобным образом поступил его оппонент){221}. 9 августа на заседании отделения первобытных древностей Павел Николаевич выступил с докладом о недавних раскопках некрополя в районе села Патали в Македонии, весьма позитивно оцененным участниками заседания. Для сорокалетнего Милюкова было большой честью избрание его почетным председателем заседавшей 12 августа секции географических и этнографических древностей, свидетельствовавшее не только о признании весомости его вклада в археологическую науку, но и общей высокой оценке его научной деятельности.
Милюков возвращался на родину в приподнятом настроении. Он полагал, что два с лишним года, проведенные в Болгарии и македонских экспедициях, обогатили его и как ученого, и как общественного деятеля, но страстно стремился вновь погрузиться в родную академическую и публицистическую среду, слышать повсюду родной язык и общаться на нем. Несмотря на напряженную работу в течение прошедших лет, ностальгия у него не проходила. Тем более радостной была встреча с «матерью городов русских».
В Киеве он оказался впервые, и ему всё здесь нравилось: и днепровские кручи, и сохранившиеся древние сооружения, и даже новые знакомые, среди которых было немало решительных защитников украинской национальной самостоятельности, требовавших для украинского народа по крайней мере культурно-национальной автономии. Милюков понимал, что такие настроения оправданны, имеют глубокие исторические корни, и поддерживал их, правда, с определенными оговорками.
Уже в это время, на рубеже веков, он не исключал возможности федеративной перестройки Российского государства, хотя ближе ему была идея единой и неделимой России. В необходимости федерализации его убеждал, в частности, профессор Харьковского университета Дмитрий Иванович Багалей, ученый широкого профиля, с которым Павел Николаевич с удовольствием возобновил знакомство на киевском съезде. Интересными были встречи и с Викентием Вячеславовичем Хвойкой — чехом, но патриотом Украины, который провел в 1890-х годах серию археологических раскопок в городской черте Киева и Поднепровье, являлся одним из основателей Киевского городского музея древностей и искусств. На съезде Павел Николаевич встретился со своим болгарским другом Шишмановым, познакомился с украинским ученым и журналистом, начинающим национальным политическим деятелем Николаем Прокоповичем Василенко. Втроем они посетили дом-музей гетмана Запорожского войска в XVIII веке Михаила Степановича Ханенко{222}.
Однако Милюкову необходимо было думать о постоянном месте жительства, имея в виду, что, скорее всего, его не пустят в Москву. Коллеги и киевские знакомые посоветовали обратиться в Министерство внутренних дел с просьбой разрешить ему постоянно проживать в столице.
Вопреки обычной российской бюрократической медлительности ответ был получен скоро — просителю разрешалось прибыть в Петербург, чтобы ходатайствовать о дальнейшем жительстве в Северной столице. По всей видимости, власти полагали, что Милюков утратил свой либеральный пафос и будет теперь более законопослушным. В то же время сановный и чиновничий Петербург должен был послужить той средой, в которой его оппозиционные настроения, если они еще сохранились, окончательно выветрятся. Близкое будущее покажет, что эти расчеты были безосновательными.
Во всяком случае, из Киева Павел Николаевич с разрешения Министерства внутренних дел направился в Петербург, где снял приличествующую ученому и известному публицисту квартиру. Вскоре приехали жена и дети, отдыхавшие в Крыму, а затем прибыла и обширная библиотека, кочевавшая за семейством в последние годы. В ноябре Милюков получил уведомление Департамента полиции, что ему разрешается жить в Петербурге и окрестностях, но запрещается постоянное местожительство в Москве.
Милюков сознавал, что изгнание превратило его в глазах общественности в политического деятеля либерального направления, и именно в этом качестве, в отличие от правительственных кругов, восприняла его возвращение в Россию столичная передовая публика.
Почти сразу он был принят в члены Литературного фонда, который возглавляли авторитетные общественные деятели К. К. Арсеньев, Н. К. Михайловский, Н. Ф. Анненский — плеяда ярких и своеобразных личностей.
Константин Константинович Арсеньев — адвокат, земский деятель, литературный критик и историк литературы, активно выступал за демократическую реформу земского управления и за введение в России свободы слова и веротерпимости{223}. Экономист Николай Федорович Анненский был ранее связан с революционными народниками и подвергался арестам. К 1890-м годам, сохранив народнические взгляды, он стал известен своими глубокими статистическими изысканиями, результаты которых публиковал в журналах и отдельными изданиями{224}. Но наиболее весомым было имя Николая Константиновича Михайловского — философа, социолога и литературоведа, теоретика народничества, который в свое время был близок с Н. А. Некрасовым и М. Е. Салтыковым-Щедриным, а с 1892 года вместе с В. Г. Короленко редактировал журнал «Русское богатство». Он разработал теорию свободного выбора «идеала», обосновывавшую возможность изменить общественное развитие и в конечном итоге социальное устройство в направлении, избранном передовой интеллигенцией. Высшим мерилом прогресса и исходным пунктом любого исследования в области гуманитарных наук Михайловский считал отдельную личность, разрабатывал концепцию «героя и толпы», объяснявшую механизм коллективного действия склонностью человека к подражанию, полагал, что психологическое воздействие личности зависит от восприятия массы и любой человек, а не только выдающаяся личность, может, оказавшись впереди толпы, сыграть важную роль в определенных событиях{225}.
