Подобный характер носили и другие приемы, встречи и беседы в Лондоне, а затем в Париже и Риме. В Париже Милюков дал несколько интервью, которые послужили предметом издевательств Л. Д. Троцкого, посвятившего им фельетон «Со славянским акцентом и улыбкой на славянских губах», опубликованный в эмигрантской социал-демократической газете. Язвительный Троцкий, ранее снисходительно относившийся к либеральному профессору, теперь оскорбительно писал: «О, г. Милюков! Что романтизм давно исчез из политики, об этом Вы «бормотали» Вашему собеседнику совершенно правильно. Но напрасно Вы отсюда сделали тот поспешный вывод, — вот она славянская душа нараспашку! — что настоящий реализм состоит в публичном отправлении всех политических потребностей»^{538}.

Торопясь на родину, чтобы успеть отчитаться о поездке до роспуска Думы (делегаты телеграфировали Родзянко, попросив его затянуть сессию), Милюков не узнал, что руководитель делегации Протопопов на обратном пути в Стокгольме вступил в негласный контакт с представителем германского посла барона фон Люциуса банкиром Максом Морицем Варбургом, поинтересовавшись германскими условиями заключения сепаратного мира. Вскоре, однако, этот факт стал известен, так как сам Протопопов по возвращении в Петроград сообщил о нем немалому числу лиц. Поползли слухи, что Протопопов, выполняя распоряжения императрицы и Распутина, вел официальные переговоры о сепаратном мире, что не соответствовало действительности, но звучало правдоподобно. Эти слухи подливали масла в огонь. Раздражение поведением высших кругов ширилось, переходя в ненависть.

Милюков, пытаясь хоть в какой-то мере успокоить общественность, хотел убедить Протопопова сделать заявление, что никаких переговоров не было, а встреча с его старым германским знакомым Варбургом произошла случайно, причем Протопопов не знал, что тот связан с посольством Германии. Протопопов ничего не предпринял. Вскоре он был вызван в императорскую Ставку, где дал подробный отчет о своей встрече. Слухи об этом только усилили общественное недовольство.

В этих условиях официальные доклады делегации в Думе прошли под занавес ее заседаний, остались почти незамеченными или же вызвали недоверие. Милюков, как свидетельствует опубликованная протокольная запись, рассказал о настроениях общественности в союзных столицах на заседании военно-морской, а не военной комиссии, как он пишет в воспоминаниях (первая была рангом ниже)^{539}.

Докладчик пытался закрепить внутриполитические позиции Прогрессивного блока рассказом о том внимании, которое уделила его деятельности западная общественность: «Там не только понимают важность Прогрессивного блока, не только понимают громадную значимость этой парламентской организации, но и на него переносят некоторые из тех упований, которые возлагали прежде на русскую оппозицию. И, господа, более, чем когда-нибудь, я, представитель русской оппозиции, вернувшись из-за границы, чувствую, что, давши этот кредит, я обязан его оправдать»^{540}.

Из доклада Милюкова вытекало, что благодаря его собственным усилиям и действиям его коллег по Прогрессивному блоку общественность и правящие круги Великобритании и Франции начали делать ставку не столько на российское правительство, императорский двор и военное командование, сколько на либеральную оппозицию, видя именно в ней более или менее надежную гарантию участия России в войне до полной победы. Милюков дал им диктуемые «повелительной необходимостью» заверения «сохранить духовное единство наше с нашими союзниками, сохранить мобилизацию общего народного настроения». Со своей стороны ведущие государственные деятели стран Антанты дали гарантии, что союзники никогда не заключат «такого акта, который бы противоречил интересам России». Особенно порадовал Милюкова британский министр Эдуард Грей, заявивший, что вопрос о передаче Черноморских проливов под управление России «стоит на одной очереди с вопросом об Эльзас-Лотарингии для Франции»[10].

Хотя Милюков выступал от имени делегации, в которую входили представители различных думских фракций, по существу это был доклад Прогрессивного блока. Не случайно звучали заключительные слова: «Нужно, чтобы блок был действенен, чтобы он существовал и чтобы он о своем существовании заявлял делами. Это настоятельно необходимо, с этим мы расходимся в эту сессию, но я надеюсь, что с этим мы начнем следующую сессию, которая… даст возможность представителям большинства предстать перед своими избирателями с чем-нибудь готовым и достаточно их рекомендующим для продолжения их парламентской деятельности»^{541}. Слова эти были встречены аплодисментами центра и левых фракций.

Оправдать доверие, однако, было нелегко. Когда 21 июня начались очередные думские каникулы, Милюков, кадетская фракция и весь Прогрессивный блок оказались в сложном положении. В августе — сентябре Павел Николаевич опять побывал за границей. На этот раз на выезд потребовалось высочайшее разрешение: «Объявляется всем и каждому, кому о том ведать надлежит, что показатель сего член Государственной думы, магистр русской истории Павел Николаевич Милюков отправляется отсюда за границу и возвращается затем обратно в Россию»^{542}. Вместе с Лаппо-Данилевским, Струве и польским деятелем Р. Дмовским он был избран почетным доктором Кембриджского университета. Главным мотивом присуждения высокой ученой степени было названо освещение им опыта внешкольного образования взрослых в Кембридже (в 1893 году Милюков специально посетил университет, чтобы ознакомиться с методикой преподавания на летних курсах для взрослых и затем посвятил ей специальную статью^{543}). Милюков выступил с лекциями «Первое десятилетие конституционной жизни в России» и «Запутанный узел на Балканах и его причины». По материалам лекций Милюкова и других специалистов был опубликован специальный сборник^{544}.

Но в целом эта поездка прошла незамеченной, во всяком случае, была далеко не столь триумфальной, как предыдущая, завершившаяся торжеством кадетской партии, Прогрессивного блока в целом и их лидера.

Тем временем внутри страны положение кадетов было неопределенным. Если в предыдущие месяцы они стремились оказывать влияние, по крайней мере косвенное, на государственные дела, то теперь им ничего не оставалось, кроме выступлений в печати и разного рода неофициальных переговоров. Со всех сторон на Павла Николаевича сыпались упреки в неактивности, хотя никто не мог вразумительно сказать, что следует делать. Он и сам этого не знал.

Недовольство высказывали и многие члены думской кадетской фракции. Повышенную эмоциональность проявил депутат Н. В. Некрасов, молодой преподаватель Томского технологического института. Фактически возглавив левое крыло фракции, он с конца 1915 года выступал за конструктивное сотрудничество с социалистическими группами, стоявшими на оборонческих позициях, выдвинул требования «единения демократических элементов страны, тесной связи партии с национальными группами демократии и активных приемов деятельности в стране и Государственной думе»^{545}. Считая, что руководство партии занимает слишком осторожную позицию, Некрасов сложил с себя полномочия члена ЦК, прекратил работать в думской фракции и перенес свою деятельность в Москву, где находились центральные органы общественных организаций — Земского и Городского союзов. Впрочем, и его политическая активность не была особенно заметна. Единственная форма практической деятельности Некрасова состояла во вхождении в комитет Сибирского общества подачи помощи больным и раненым воинам и пострадавшим от войны.