Посольство князя Никиты Одоевского началось для него с личной трагедии. Едва отъехали из Полоцка, как 18 июля на стану «у реки Начи» умер второй «великий посол», родной сын князя Никиты Ивановича боярин князь Федор Никитич Одоевский. Можно только подивиться выдержке царского слуги, сообщавшего кратко царю в своей отписке о смерти сына после покаяния и последнего причастия (важно, что смерть не была скоропостижной). На следующий день, 19 июля, боярин обещал отпустить тело сына для погребения к его оставшейся семье, за которую и просил царя, а 20-го уже идти дальше на службу. Царь близко к сердцу принял трагедию князя, потерявшего уже второго сына. Когда умер первый, Михаил, царь Алексей Михайлович также отсылал к князю Никите Ивановиче утешительное письмо. В архиве Тайного приказа сохранился отпуск письма и по поводу смерти князя Федора. Еще недавно Алексей Михайлович гневался, прощал и награждал князя Федора Никитича чином боярина, мирил его с другим боярином Василием Васильевичем Бутурлиным. Теперь не стало обоих бояр, царь думал о смерти и утешал князя Никиту Ивановича. Царское сопереживание тоже было особой милостью: «…и мы, великий государь, жалуя вас, не помалу посетовали… Ей, вся житейская от человек преходна и лестна и мрачна и дымна»{379}.
15 июля 1656 года царь Алексей Михайлович оставил Полоцк и двинулся на «своего государева недруга на Свейского короля». Вперед к Риге был отправлен всё тот же полк князя Якова Куденетовича Черкасского с задачей блокировать город с курляндской и псковской сторон. Он должен был начать подготовку штурма и осадить рижский гарнизон во главе с командующим шведскими войсками в Ливонии генералом графом Магнусом Делагарди. Надо было не дать шведскому войску из Риги прийти на помощь другим городам на Двине, куда с войском отправился сам царь. Весь маршрут Государева полка подробно расписан в разрядных книгах: путь его лежал через город Дисну (с 16 по 17 июля царь стоял «по сю сторону Двины в шатрах»), село Дрису, где было получено трагическое известие от князя Никиты Ивановича Одоевского, и город Друю, куда царь пришел в тот же день 19 июля. Уже 21 июля Алексей Михайлович «пошел из Друи под Немецкой город под Диноборок», а 24-го числа был под Динабургом и возглавил наступление на город, отправив заранее в следующий город вниз по Двине, Кукейнос (Кокенгаузен), воевод Семена Лукьяновича и Никиту Константиновича Стрешневых, а с ними также своего друга Артамона Матвеева, шедшего в походе во главе сокольников и стремянных конюхов. Освобождение двинского пути до самой Риги началось, но царь, как и в случае со Смоленской осадой, захотел лично присутствовать при штурме городов по Двине.
И успехи не замедлили — 31 июля царь Алексей Михайлович праздновал сдачу Динабурга, взятого по его приказу в ходе ночного штурма. Накануне царю было видение святых Бориса и Глеба, и в память об этом он приказал переименовать Динабург в Борисоглебск, символично подчеркивая преемственность со временами первых святых русских князей. В письме сестрам царь описал, как приказал брать штурмом Динабург 31 июля «с среды на четверг в ночи за два часа до света». Уже через полтора часа после штурма был взят «болшой город, а меншой городок зажгли гранадами; и как загорелися в верхнем городке дворы и из нижнево городка пошли на верхней городок и верхней взяли и высекли того ж часа». Из письма можно узнать, что «на приступе всех наших было 34 000 человек. А убито и ранено немного». Письмо отправлено 3 августа, и в тот же день царь выступил в поход к Кукейносу, куда пришел 8 августа.
Со взятием Кукейноса все повторилось: штурм был проведен ночью 14 августа «после всенощного», и город был переименован в Царевичев-Дмитриев (в обоих городах появились новые освященные церкви, соименные этим святым, Борису и Глебу и царевичу Дмитрию соответственно). Царь снова написал письмо семье в Москву, образно рассказав о поверженном Кукейносе: «…а крепок безмерно, ров глубокой, меншей брат нашему кремлевскому рву; а крепостию сын Смоленску граду: ей чрез меру крепок». Но и потери на этот раз были большие — 67 убитых и 430 раненых. Приступ произошел на глазах прибывшего в царскую ставку датского посланника Германа Коса. В ответ в союзную Данию «к брату своему, любительному другу и соседу, к Фердерикусу королю Дацкому», отправлялся русский посланник стольник князь Данила Ефимович Мышецкий. На этот раз царь не стал надолго откладывать награды за победу и немедленно пожаловал «за взятье Немецкого города Куконоса» главного воеводу Семена Лукьяновича Стрешнева и бывших с ним на приступе рейтарского полковника Венедикта Андреевича Змеева и стрелецкого голову (пожалованного в полковники) Ивана Никитича Нелидова. Последним дозволялось «государевы очи видеть по праздникам за переградою», то есть они тоже вводились в ближний царский круг.
«Дорога на Ригу была открыта», — писал исследователь этой войны Александр Николаевич Мальцев{380}. Однако это замечание справедливо только для Государева полка, продолжившего 18 августа свой путь к Риге, где уже вступил в бой полк князя Якова Куденетовича Черкасского. Силами полка князя Черкасского также готовился водный путь по Двине; река очищалась от порогов, чтобы беспрепятственно можно было организовать сообщение с остававшимися в тылу городами. Первые радостные вести от князя Черкасского были получены 21 августа на царском стану в 20 верстах от Риги. Князь сообщал, «что выходили из Риги на вылоску генерал граф фан Торм и с ним немецкие люди многие и, милостию Божиею, а его государевым счастьем, немецких людей многих побили и языки поймали». Немедленно царский полк двинулся еще ближе к Риге и 22 августа был уже в пяти верстах от города. С 23 августа начинается отсчет осады Риги войском царя. Тогда, как сказано в дворцовых разрядах, «рижские сиделцы, генерал граф Магнус с товарищи, видя под город приход великого государя, в Риге в земляном городе зажгли, а сами сели в каменном городе». И горе было тем, кто не успел укрыться в рижском замке — воеводы, войдя в «земляной город», не пощадили никого: «которых немец в городе застали и тех высекли».
Царь приказал устроить «шанцы» — окопы вокруг осажденного города, но при наличии морского сообщения в них было мало смысла. На что надеялись царь и его бояре — стратеги этой войны? Неужели в самом деле на смешную, по сравнению с шведскими кораблями, «плавную рать»? Образно говоря, они видели перед собою Ригу, а смотрели всё равно в сторону Вильно, где с 12 августа начались переговоры князя Никиты Ивановича Одоевского с польскими комиссарами. Символично, что в те же дни, когда Государев полк шел к Риге, царские дипломаты на съездах 20 и 22 августа подошли к главному разговору о написании царя Алексея Михайловича «обранным» королем Польши. Особенностью рижского похода было одновременное решение многих военных и дипломатических задач. Ожидалась морская «подмога» от датского короля, помощь от соседних властителей Курляндии и Пруссии; со всеми шли интенсивные переговоры о мире, закреплявшие результаты трехлетних царских походов. Но главным оставалось заключение соглашения с Речью Посполитой.
Положение Риги было незавидным. Укрепления находились не в надлежащем состоянии, гарнизон обескровлен, жалованье не уплачено, на жителей наложена огромная контрибуция шведским королем Карлом X. Не случайно до царских полков доходили разговоры о желании рижан сдаться Алексею Михайловичу. Но такие разговоры могли только помешать увидеть настоящее положение дел. Руководивший обороной Риги губернатор Магнус Делагарди — один из первых сановников и генералов Швеции, состоявший в родстве с королем, — конечно, не хотел для себя позорной славы. Оборона Риги велась умело, и уже 12–14 сентября в город морем прошли необходимые подкрепления и запасы. После чего, как считают исследователи, произошел «отказ от решительного штурма Риги», тем более что начались разговоры о чуме в городе, грозившей уничтожить и осажденных, и осаждающих. Вскоре осада Риги была снята.
