Выехав из Кремлевских ворот, царь Алексей Михайлович принял депутацию жителей города у Москвы-реки и обратился с речью к собравшемуся вокруг народу. Он еще раз сказал о главной цели своего похода: «он желает защищать их как единственных истинных христиан». Донесение де Родеса свидетельствовало о первом триумфе отправлявшегося в поход войска. Он заметил, что в Московском государстве после Смоленской войны «молодежь подросла, как в диком лесу», и к тому же она прекрасно обучена иностранными офицерами. «Война откроет им глаза, — писал де Родес, — …через нее они узнают свое могущество». «Было на что смотреть!» — не удержался от восклицания вслед за ним и автор польской реляции. Он тоже высоко оценил торжественную отправку царского войска в поход, открывшую глаза «москве» (как называли жителей Русского государства в Речи Посполитой), «насколько сильно их могущество, о чем прежде они даже и не помышляли»{260}.
Общий план начинавшейся войны, как говорилось, состоял в одновременном ударе «на недруга» нескольких частей русской армии. Они должны были наступать как на Литву, так и на «Корону». На главном, смоленском направлении находились полки во главе с царем Алексеем Михайловичем и шедшим перед ним боярином князем Яковом Куденетовичем Черкасским. На северо-западе, собравшись с войском в Новгороде и Пскове, вступил в войну воевода боярин Василий Петрович Шереметев. Его задачей было наступление со стороны Великих Лук на Невель. Отправленный заранее в Брянск полк боярина князя Алексея Никитича Трубецкого должен был действовать на юго-западе вместе со стоявшими в Путивле воеводой боярином Василием Борисовичем Шереметевым. Под командованием последнего находились четыре солдатских полка численностью около семи тысяч человек, обещанных гетману Богдану Хмельницкому. Целью похода рати князя Алексея Никитича Трубецкого был определен Рославль. Образно говоря, обе армии — «новгородская» боярина Василия Петровича Шереметева и «брянская» боярина князя Алексея Никитича Трубецкого — стремились с разных сторон «зажать в тиски» находившегося в Орше гетмана Радзивилла, чтобы он не смог выступить со вспомогательным войском на поддержку Смоленска{261}.
План действий на южном направлении — в Брянске и Путивле — пришлось менять прямо на ходу. Выступив в поход под Смоленск, царь Алексей Михайлович получил в дороге отписку путивльского воеводы боярина Василия Борисовича Шереметева о возможном приходе войска крымского царя на южные и украинные места. Повторялась история другой Смоленской войны, 1632–1634 годов, когда удар крымских войск в тыл русской армии привел к ее поражению и бегству служилых людей из-под Смоленска. Тогда одна христианская страна «накупила» иноверное войско против других христиан. Из той истории двадцатилетней давности в Москве сделали выводы и решили больше не давать противнику свободы маневра. Главным стратегом, принявшим необходимое решение, в тот момент выступил сам царь Алексей Михайлович. Он приказал полку В. Б. Шереметева, вместо планируемого похода на Киев, по-прежнему оставаться в Путивле и продолжать охранять южное порубежье. Одновременно князь А. Н. Трубецкой получил распоряжение двинуться вглубь Речи Посполитой для соединения с гетманом Богданом Хмельницким и Запорожским Войском. От Хмельницкого с его «черкасами» царь приказал потребовать, чтобы он «шел в сход к нам великому государю корунными месты, а будет пусты места, нелзя итить, и вам и с ним итить на литовские места к нам же в сход». В написанном им собственноручно 31 мая письме царь требовал от воеводы князя Трубецкого «войною зацепить гораздо корунные места».
Трудно даже представить, каким ударом могли стать для царя Алексея Михайловича возможные неудачи военного похода. Рухнула бы великая цель, остались бы втуне все молитвы «о стране и воинстве». Тем тяжелее царю было столкнуться с сопротивлением в Думе, ведь сомневавшиеся в необходимости войны с Речью Посполитой оставались даже тогда, когда поход уже начался. Царь в своих письмах к воеводе князю А. Н. Трубецкому жаловался на малодушие и неискренность приближенных: «А у нас едут с нами отнюдь не единодушием, наипаче двоедушием… всяким злохитренным и обычаем московским явятся, овогда злым отчаянием и погибелью прорицают, овогда тихостию и бледостию лица своего отходят лукавым сердцем»{262}. Как человек, которого захватила стихия войны, он ждал такого же воодушевления от тех, кто был рядом. Алексей Михайлович требовал «прямого», а не «лукавого» подчинения, не только от друзей, но даже от врагов. Выступая в поход, он отправил впереди себя послание православным жителям Речи Посполитой, призывая их присягнуть и не противиться его воле и обещая в этом случае сохранить их дома и имущество. Он писал им о главной цели похода, чтобы «святая восточная церковь от гонения освободилась и греческими старыми законами красилась». Царь призывал к полному отделению от поляков, «как верою, так и чином», вплоть до того, что предложил подданным короля постричь «хохлы» на головах. «Которые добровольно прежде нашего государского пришествия известны и верны нам учинятся, — обещали царские грамоты, — о тех мы в войске заказ учинили крепкий, да сохранены будут их домы и достояние от воинского разорения»{263}. Потом действительно пункты о разрешении носить обыденное польское платье, «по давнему извычаю», будут включаться в статьи договоров о сдаче городов, что делало эти вопросы совсем не праздными в ряду других царских обещаний{264}.
Путь к Смоленску занял у царской армии около месяца. Маршрут первого царского похода 1654 года хорошо известен и описан в разрядных книгах{265}. Большая удача для историка — возможность использовать сохранившиеся письма царя Алексея Михайловича семье (переписка будет продолжена и в походах 1655 и 1656 годов). С помощью дьяков, а иногда и собственноручно царь писал прежде всего сестрам, особенно старшей — царевне Ирине Михайловне, и жене царице Марии Ильиничне. Из этой переписки мы узнаем не только о том, где он находился в тот или иной день, но и какие главные события занимали его во время похода. Уже 26 мая Алексей Михайлович пришел с войском в Можайск, но простоял там всего один день, а в воскресенье 28 мая двинулся дальше. Из этого города было отправлено первое его письмо оставшимся в Москве сестрам царевнам Ирине, Анне и Татьяне. Царь объяснял причины своего скорого выступления: «…а спешю, государыни мои, для тово, что сказывают людей в Смоленске и около Смоленска нет никово, чтобы поскорее захватить». 1 июня царские полки проследовали через ставшее печально известным в Смуту Царево-Займище (там после поражения армии царя Василия Шуйского в битве при Клушине был заключен один из первых договоров, открывавших королевичу Владиславу дорогу на московский престол). 2 июня пришли на пустошь Жижелей, где царь Алексей Михайлович дождался известий о том, что делается в Смоленске, от посланных «за рубеж» людей, привезших пленных «языков». Складывалась, как он считал, удачная ситуация, когда в Речи Посполитой не ждали похода русской армии и не могли пока организовать никакого отпора. О том, что больше всего интересовало царя, он опять написал сестрам, передавая расспросные речи языков: «что в Смоленску сидят не болшие люди, всево две тысечи с лишком, а моево походу не чают». Внезапный поход к незащищенному Смоленску отвечал стратегическим замыслам царя. Алексей Михайлович стремился не допустить того, чтобы смоленским жителям была оказана быстрая помощь. Поэтому он очень интересовался количеством войск в Орше, где в этот момент уже собирались силы Великого княжества Литовского для наступления на Смоленск («а в Орше, сказывают, ратных людей десят тысечь»). Передавал он и сведения о начавшемся сейме, отвлекавшем внимание короля и шляхты от Смоленска, о желании «корунного войска» сражаться прежде всего с гетманом Богданом Хмельницким, а не «против нас».
