Иван Мазепа, как замечает его биограф Татьяна Геннадьевна Таирова-Яковлева, всегда умел произвести должное впечатление на окружающих. Не стал исключением и гетман Иван Самойлович («Мой ласкавый господине Мазепо!» — обращался он к бывшему стороннику Дорошенко перед отправкой того в Москву 15 июля 1674 года). Мазепе пообещали даже, что он сможет беспрепятственно возвратиться домой. Взамен гетман просил одного: чтобы Мазепа рассказал при допросе в Малороссийском приказе всё, что знает: «о замыслах Дорошенковых, о договорех Сабежского с Турком, о хане, о Серке и иных».

Иван Мазепа, пока просто «дорошенковский казак», как его называли в документах, попав впервые в Москву, был достаточно красноречив на допросе 5 августа 1674 года. Он умело подчеркнул свою роль во время последней Переяславской рады, куда он тоже ездил посланцем от гетмана Дорошенко, и говорил, что правобережный гетман якобы даже склонялся к присяге московскому царю и советовался об этом с жителями Чигирина. А помешал этому… не кто иной, как Серко, вмешавшийся в контакты Дорошенко с князем Ромодановским! Запорожцы, напротив, предлагали сделать так, «как было при бывшем гетмане Хмелницком», объединившись еще «и с ханом крымским».

Когда пришли сведения о выборе в короли Речи Посполитой Яна Собеского, разговоры о возможном воссоединении Дорошенко со своими полковниками, участвовавшими в Переяславской раде, прекратились. Иван Мазепа подтвердил давнюю «боевую» дружбу Собеского и Дорошенко со времен Подгаецкого мирного договора, заключенного в октябре 1667 года. Тогда превосходящие силы украинского гетмана в союзе с крымскими татарами потерпели поражение от войска будущего короля и вынуждены были пойти на соглашение о признании Правобережья частью Речи Посполитой. Подгаецкий договор двух последовательных противников царя Алексея Михайловича оказался очень прочным: «Да он же Мазепа сказывал: крепкая де и подлинная приязнь Сабежского с Дорошенко от Подгаецкой, учиненной меж себя згоды». Доказательством стали изложенные Мазепой статьи, предлагавшие Дорошенко покинуть «турецкую протекцию» и возвратиться в подданство Речи Посполитой. Сообщал Мазепа и о планах совместного похода крымских татар и турецкого султана на Московское государство, передавая речи, услышанные «в везирском шатре» недавно вернувшимся из Стамбула «толмачом Дорошенковым». Там уже в открытую издевались над противником: «какие де разумные люди ляхи! Что есми имели у них в Кракове обедати, то ныне будем под Киевом вечеряти». Артамон Матвеев, конечно, пересказал царю Алексею Михайловичу все, что услышал от слишком хорошо информированного для обычного казака Ивана Мазепы. Царь даже захотел его принять вместе с остальными посланцами гетмана Самойловича и распорядился выдать ему жалованье и пару соболей «в три рубли». В грамоте Петру Дорошенко 15 августа 1674 года писали: «А Иван Мазепа, у нашего царского величества будучи на Москве, наши царского величества пресветлые очи видел и милость нашу государскую получил».

Возникшая угроза Киеву была воспринята серьезно, тем более что в Москву в то же время, когда допрашивали Ивана Мазепу, стали приходить отписки боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского и гетмана Ивана Самойловича, с 23 июля начавших осаду Чигирина и получивших сведения о планах совместного похода турецких и крымских войск на Киев. Дошли эти слухи и до самого Киева. Жители начали готовиться к тому, чтобы покинуть город при приближении неприятеля. Грамоты об этом были направлены в Малороссийский приказ. Архимандрит Киево-Печерской лавры Иннокентий Гизель просил разрешения вывезти лаврские святыни на время в Путивль, но получил отказ, так как это грозило «тревогой» во внутренних областях Московского государства. Непонятно, что было делать с мощами святых в лаврских пещерах, их бы тоже пришлось прятать («где Бог место во обители святой покажет, тамо скрыем»). Но вопреки опасениям, армия турецкого султана не дошла до Киева. В 1674 году Иннокентий Гизель издал в лаврской типографии знаменитый «Синопсис», обосновав в этом своеобразном историческом произведении возвращение «царственного» значения Киева при царе Алексее Михайловиче. Ученый монах называл царя «рогом Христа»: «…царственный той град Киев в его скиптроносный царски руце, яко природное царское его присвоение, возврати», и подчеркивал идею общности «российских народов»^{746}. Общности, можно добавить, едва не рухнувшей из-за угрозы «агарянского ига» и превращения киевских церквей в мечети, как это произошло в Каменец- Подольском.

Новый поход летом 1674 года турецкой армии, форсировавшей 29 июля Днестр, действительно происходил с учетом событий на Правобережье. С одной стороны, султан хотел отомстить за поражения в предшествующий год войны, поэтому османы обрушилась на восставшие гарнизоны городов и крепости Правобережья, поголовно вырезая и уводя в плен всех, кто сопротивлялся утверждению власти османов. С другой стороны, отвечая на усиление позиций Московского государства, турецкий султан оказал помощь своему ставленнику гетману Петру Дорошенко.

10 августа 1674 года под натиском турецко-крымской армии князь Ромодановский и гетман Самойлович сняли осаду Чигирина. Воодушевленный полученной поддержкой крымского хана, гетман Дорошенко попытался преследовать отступавшие московские войска и дал им бой в Черкасах. Войска Ромодановского оказались вытесненными в Левобережье, поэтому если сначала думали привлечь гетмана Петра Дорошенко в подданство царю Алексею Михайловичу, то после боев под Чигирином и Черкасами сложилась другая ситуация, требовавшая немедленной мобилизации русских сил. Отвечало это и союзническим обязательствам в делах с Речью Посполитой. Гетман польный коронный Дмитрий Вишневецкий призывал из Львова киевского воеводу князя Юрия Петровича Трубецкого к «случению сил», о том же должны были договариваться на давно ожидавшейся Андрусовской комиссии представители короля Яна Собеского и царя Алексея Михайловича.

В ход пошел опять главный аргумент: о желании царя Алексея Михайловича во главе своей армии идти в поход «своею государскою особою», о чем был извещен посланец гетмана Ивана Самойловича. Царь собирался в поход «против неприятелей креста Христова и всех православных християн гонителя, турского салтана и крымского хана, которые намерение свое имеют и хвалятца в гордости своей на его царского величества государства войною». Главная цель похода, следовательно, по-прежнему была защита христианства, как и при объявлении войны 6 октября 1672 года. Но царь Алексей Михайлович шел в поход еще и «на избаву… малороссийского народу обывателем». 26 августа 1674 года была послана грамота белоцерковскому полковнику Степану Бутенко (одному из присягнувших в подданство в Переяславе) с подробным рассказом о плане войны. Вероятно, в Москве хотели также, чтобы в Белой Церкви — главном оплоте Речи Посполитой на Правобережье — в первую очередь узнали о масштабных действиях своего союзника в противостоянии с Турцией и Крымом. Во главе своей армии царь ставил боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого, «предуготовляючи» его «со многими нашего царского величества ратными конными и пешими людми, и с большим пушечным нарядом и со многими воинскими всякими припасы». Показательно, что ближний боярин сразу же получал еще и дипломатический ранг наместника — видимо, для того, чтобы дальше, в зависимости от успехов войска, вести переговоры на Правобережье.

Первым в поход «в малороссийские городы» был назначен его «товарищ» окольничий князь Константин Осипович Щербатов (потом его сменил воевода князь Владимир Дмитриевич Долгорукий, хотя назначение князя Щербатова на службу также оставалось в силе). Велено было выслать в полки, «не замотчав» (без промедления), даже новых подданных царя — «смоленскую шляхту». Смоленск, славный в памяти во времена прежних «государевых походов» царя Алексея Михайловича, вообще стал одним из основных мест сбора; боярину князю Ивану Андреевичу Хованскому было велено идти туда с полками из Новгорода и Пскова. В случае если турецкий султан, крымский хан и «сын по-гибелный Дорошенко» осуществили бы свое намерение, новгородский и псковский полки следовало задействовать в малороссийском походе. Хотя полностью оставлять без защиты «немецкую украйну» и шведскую границу было очень рискованно.