Сначала московский посол Иван Иванович Чаадаев, отправленный в Речь Посполитую 31 марта 1671 года, должен был получить гарантии общего союза Речи Посполитой, Московского государства и других стран. В Москву Чаадаев возвратился в конце сентября 1671 года. Скрытой целью его посольства стала отсрочка приезда в Москву «великих послов» Речи Посполитой. Короля Михаила Вишневецкого специально просили, чтобы он принял Чаадаева до отправки своих послов и дал согласие на обсуждение дополнительных статей, противоречивших прежним договоренностям. Как писал Артамон Матвеев в своей челобитной, «чтоб польских послов упередить, и застать их от королевскаго величества неотпущенных к Москве, к вам великим государям; а велено ему, будучи в ответе, сенаторам говорить, чтоб королевское величество велел дать своим великим и полномочным послам полную мочь на договаривание некаких новых статей, который явились противны договорам к стороне вашего, великих государей, царскаго величества».
В этом и содержался настоящий дипломатический подвох. Когда «великих послов» Речи Посполитой воеводу хелминского Яна Гнинского, Киприана Бжостовского и Александра Котовича принимали в Грановитой палате 8 декабря 1671 года, их уже ждали заготовленные «аргументы» и обвинения в нарушении Андрусовского договора и в «укоризнах» царю Алексею Михайловичу. Артамон Матвеев, по сути, повторил стратегию своего отчима и прежнего главы посольской службы думного дьяка Алмаза Иванова, сделавшего когда-то ставку на такие доказательства — публикацию «пашквильных книг» и «прописки» (искажения) титулов — в качестве предлога для разрыва Поляновского мирного договора и объявления войны Речи Посполитой в 1653 году. Кроме того, на переговорах с воеводой Яном Гнинским потребовали убрать из Посольской палаты королевского дворца в Варшаве «выображение» о победе под Клушином в 1610 году и представлении взятого в плен царя Василия Шуйского и его братьев королю Сигизмунду III. О том, насколько серьезно в Москве могли к этому относиться, в Речи Посполитой уже знали, и «великое» посольство Яна Гнинского, приехавшее подтвердить присягой и крестным целованием обещание царя Алексея Михайловича о военной помощи в войне против турок и возвращении Киева, вернулось, не исполнив своих задач. «И естьли б, великий государь, — писал в своей челобитной Артамон Матвеев, — не те прописные листы и книга укоризненная, нечего б было против записи и статей говорить с послами».
В ходе переговоров, проведенных с Яном Гнинским, обсуждали возможности поиска союзников для общей борьбы с турецким султаном, но польская сторона была не готова к созданию какой-либо коалиции. Обращаясь к царю Алексею Михайловичу, посол прославлял его как победителя «диких наследников Батыя и Темир-Аксака» и «защитника Европы», но речи эти целей не достигли. Вопреки словам дипломата, не было видно, чтобы из русского и польского народов сложилась «стена христианства». Сами переговоры были посвящены тактике действий в случае нападения османов. 30 марта 1672 года стороны все-таки заключили соглашение, подтвердившее прежний союз, но с указанием на существование между Москвой и Варшавой спорных вопросов. От идеи отправки русских войск на Украину отказались. Свои союзнические обязательства Московское государство должно было выполнить по-другому, организовав походы на османов силами казаков, калмыков и ногаев «сухим путем» и донских и запорожских казаков «на море», что было много выгоднее, чем дальний поход вглубь Речи Посполитой царских полков. Передачу Киева тоже отложили до 1674 года. В утешение королю Михаилу Вишневецкому был отправлен живой белый медведь в сопровождении специально обученных управляться с ним конюхов и псарей…{737}
Переговоры в Москве стали причиной перемен в настроении гетмана Демьяна Ивановича Многогрешного. Представители гетмана должны были быть допущены к этим переговорам, для чего гетман и отправил в Москву киевского полковника Константина Дмитриевича Солонину. Однако польская сторона категорически воспротивилась участию в переговорах казачьих «дипломатов». И это только подогрело подозрения гетмана в том, что московская сторона пытается его обмануть. Казаки боялись, что за их спиной решили договориться о сдаче Киева, чего гетман Левобережья и его сторонники ни в коем случае не хотели допустить.
Возникшее недоверие к царю Алексею Михайловичу и его посланникам в Батурине толкнуло гетмана на неверные шаги, истолкованные как измена. Демьян Многогрешный начал переписку с Петром Дорошенко, пошли разговоры о поиске другого, более сильного правителя, который мог бы защитить казаков Левобережья. Гетман Многогрешный зачем-то отгородил «шанцами» от московской стрелецкой охраны часть укреплений Чернигова и стал пугать старшину, что царь Алексей Михайлович хочет всю ее арестовать и переселить в Сибирь. Однако казачья старшина не стала дожидаться, пока Многогрешный повторит путь Брюховецкого.
В ночь на 13 марта 1672 года в результате заговора Демьян Многогрешный был арестован и под охраной отправлен в Москву. 14 апреля его уже допрашивали в Посольском приказе бояре и все тот же Артамон Матвеев. Допросы и пытки гетмана и его братьев продолжались до конца мая, пока 28-го числа бояре не приговорили казнить их на Болоте. Причем просили этого сами казаки, боявшиеся, что царь Алексей Михайлович отошлет гетмана обратно на раду. В этом случае последствия по обеим сторонам Днепра были бы непредсказуемыми. Обвиненного в измене гетмана Многогрешного и его брата Василия приводили к плахе, но царь Алексей Михайлович в последний момент отменил смертную казнь, ссылаясь на «упрощение» своих сыновей, царевичей Федора и Ивана. Важный момент преемственности подданства всегда принимался в расчет. Бывшему гетману и членам его семьи пожаловали милостыню и приказали отправить их в ссылку в Сибирь.
Может быть, сказалось то, что гетман Многогрешный не успел предпринять никаких действий, а в царской семье со дня на день ожидали первых родов царицы Натальи Кирилловны и не хотели омрачать это ожидание громкой казнью. Сказывались и уже начинавшиеся сполохи предстоящей большой войны с Турцией. 30 апреля началась подготовка к будущей раде, куда были назначены князь Ромодановский и незаменимый Матвеев. В Москве сформулировали статьи, которые должна была принять старшина. Первым пунктом стояло подтверждение подданства царю Алексею Михайловичу и его детям, а вторым — указание на то, что с послом Яном Гнинским договорились отложить решение вопроса о Киеве до 182-го (1674) года. Снимая главные подозрения Многогрешного, казакам прямо говорили о воле царя Алексея Михайловича: «А город Киев, за нарушением королевского величества стороны, великий государь, его царское величество уступить никогда не велит».
17 июня 1672 года преемником Многогрешного был выбран тридцатилетний генеральный судья Иван Самойлович — человек образованный и долгие годы, как и предполагал «выбравший» его еще ранее Артамон Матвеев, хранивший верность московским царям. На раде, состоявшейся в Казацкой Дубраве, между Путивлем и Конотопом, Иван Самойлович получил из рук князя Григория Григорьевича Ромодановского символы гетманской власти — знамя, булаву, грамоты. В связи с его избранием было принято десять дополнительных, так называемых Конотопских статей, корректировавших решения прежней Глуховской рады. Пункт об участии представителей казаков на переговорах с Речью Посполитой, Крымом и другими государствами был исключен. Казаки также лишались права на самостоятельное ведение любых «иностранных» дел. При этом значительно увеличивались права самой старшины, увидевшей, что даже московские воеводы в чем-то были лучше, чем ставленники Многогрешного, поэтому взявшие назначение на уряды в свои руки{738}. Очередная малороссийская «замятия» завершилась сравнительно мирно, а казаки успели восславить на раде рождение царевича Петра, конечно, не зная о той роли, которая была уготована будущему первому русскому императору в уничтожении самостоятельности Гетманщины.
