И вот в самое трудное время царя Алексея Михайловича, после смерти царевича Алексея Алексеевича, надо было решать, что делать с новой угрозой. По царскому указу главе Казанского приказа боярину князю Юрию Алексеевичу Долгорукому не позднее 23 января 1670 года было велено «с астараханских и с терских и с царицынских отписок списки и изыных отписок выписки, учинить о воровстве Стеньки Разина…». Часть текста документа оказалась утрачена, но смысл распоряжения понятен и вполне раскрывается дальше. Требовалось собрать сведения в одном приказе — Казанского дворца и переслать их «для ведома» в другой — Посольский. А уже оттуда «писать о воровстве Стеньки Разина с товарыщи на Дон к донским казакам». Дьяк Приказа Казанского дворца Петр Самойлов хорошо выполнил свое дело и собрал самый подробный из существующих до сих пор свод сведений о начале действий Степана Разина на Волге и Каспийском море. По получении «выписи» за «дьячею приписью» в Посольском приказе ее рассмотрели и подписали на присланной в сопровождении приказной памяти: «Принять и выписать тотчас про Стеньку Разина и, что пристойно, писать на Дон к казакам». То есть перед нами типично «бюрократический» ответ, когда два ведомства с помощью пересылки бумаг пытаются противостоять угрозе «воровских» действий. Последствия такого административного ступора не замедлили сказаться.
Выступление на Дону весной 1670 года началось с убийства жильца Герасима Евдокимова, привезшего из Посольского приказа грамоту Войску Донскому. В войсковом кругу Разин сначала допытывался у жильца, «от кого он поехал, от великого государя или бояр», потом назвал «лазутчиком», стал его «бранить и бить» и, «бив до полусмерти, посадил в воду, в Дон реку» (в миссию жильца Григория Овдокимова действительно входил сбор сведений о действиях Разина). Атаману Корнилию Яковлеву, пытавшемуся вступиться за гонца, привозившего «милостивую грамоту» на Дон, новый атаман Степан Разин грозил «таким же смертным убийством», говоря: «Ты де владей своим войском, а я владею своим войском». Послушная воле московского правительства старшина все видела, но ничего не могла поделать; казаки Разина вышли из повиновения общего войскового круга и все дела стали решать в своем «кругу».
О чем говорили между собой казаки Степана Разина, вскоре стало известно со слов тамбовского воеводы Якова Тимофеевича Хитрово, приславшего свою отписку в Разрядный приказ 24 мая 1670 года. Он очень удачно отправил «для проведывания вестей» тамбовского площадного подьячего Данилу Михайлова «на усть реки Хопра в Букановский городок». Поездка эта не могла вызвать подозрения, так как отец Данилы был священником в Букановском городке, он и рассказал сыну со слов одного из своих духовных детей, хоперского казака Костьки Косого, о том, что делалось у казаков. Оказывается, к этому времени четыре тысячи разинских казаков пришли к Паншину городку (оттуда было уже совсем недалеко до Царицына), «а сверху де Доном безпрестани к нему идут казаки и иные беглые люди». Но самое важное свидетельство в этом рассказе — о планах казаков, которые обсуждались в «круге», состоявшемся «у Стеньки Разина» в Черкасском: «…и ясоулы де докладывали в кругу, что под Озов ли итить, и козаки де в кругу про то все умолчали. А в другой де докладывали — на Русь ли им на бояр иттить, и они де «любо» молвили небольшие люди. А в третей де докладывали, что итить на Волгу, и они де про Волгу завопили…»
Тогда же, в мае 1670 года, «под Паншиным городком на берегу с нагайской стороны» состоялся еще один казачий «круг», где атаман и казаки выбирали, каким путем идти «на Русь», то есть на Москву. В Разрядном приказе допросили одного из свидетелей, плененного атаманом Василием Усом, «товарищем» Степана Разина, курского священника Никифора Иванова. Он ездил на Дон для сбора милостыни и был задержан и отвезен в Паншин городок «после Николина дни Вешняго» (9 мая), где его держали «за караулом у знамяни». Вскоре состоялся «круг» сторонников Разина, выбиравший, куда им идти дальше: «Любо ль де им всем итти з Дону на Волгу, а с Волги идти в Русь против государевых неприятелей и изменников, чтоб им из Московского государства вывесть изменников бояр и думных людей и в городех воевод и приказных людей?»
В расспросных речах курского попа (редкий случай!) передана и прямая речь Степана Разина. О чем же он говорил и что так поражало присутствовавших в «кругу» казаков? Оказывается, о череде смертей в семье царя Алексея Михайловича, обвиняя в этом ненавистных бояр: «Когда де то бывало, что на Москве царицы Марии Ильиничны, царевичей Алексея Алексеевича и Симеона Алексеевича не стало вскоре? И им бы де всем постоять и изменников из Московского государства вывесть и чорным людям дать свободу». И дальше «Стенька и казаки все в кругу говорили» о московских боярах, кто «не добр» к донским казакам или, напротив, «добр». Первым названо было имя кровного врага Разина боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукого, а также других ближних царских советников — князя Никиты Ивановича Одоевского, думного дьяка Дементия Башмакова и стрелецкого головы Артамона Матвеева. Удивительно, но даже казаки на Дону знали, кто в Московском царстве «силен» и представляет собой настоящую власть. «Добрыми» к казакам оказались бояре князь Иван Алексеевич Воротынский и князь Григорий Сунчалеевич Черкасский: «Как де они бывают на Москве в станицах, и их де они кормят и поят».
Не зря среди казаков пошли разговоры о подозрительных смертях царицы и царевичей, в чем Разин обвинял царских бояр. Именно бояре (хотя и не все) стали главными врагами атамана и его «голутвенного» войска, мечтавшего о казачьей воле и «свободе» для податных чинов, «чорных людей», противопоставленных царским приказным. «Итить де мне Волгою з бояры повидатца», — грозил Разин{698}. Так начался небывалый ранее поход донских казаков «на бояр», чего больше всего желал сам Степан Разин.
В ответ 28 мая 1670 года по разным городам, территориально подчинявшимся Разрядному приказу, Приказу Казанского дворца, Приказу Большого дворца и Новгородскому приказу, были разосланы грамоты, обличавшие действия «воровских казаков». По сути это означало объявление войны с внутренними мятежниками. Для Разина не жалели бранных слов, обвиняя его в вероотступничестве, «многих пакостях», учиненных на Волге торговым людям, в ссоре с иранским шахом. Вспоминали, что в Астрахани казаки признали свои вины и были отпущены на Дон. Многое объясняет ссылка на приезд к царю Алексею Михайловичу «ото всех прямых казаков» войскового атамана Михаила Самарянина. Его рассказ о действиях разинских казаков показал серьезность возникшего мятежа и заставил царских бояр действовать более решительно. По словам войскового атамана, «вор Стенька Разин, забыв страх Божий, отступил от святые соборные и апостольские церкви и про Спасителя нашего Иисуса Христа говорит всякие хуль-ные слова. И нам, великому государю, и всему Московскому государству изменил. И церквей Божиих на Дону ставить и никакова пения петь не велит и священников з Дону збивает и велит венчатца около вербы. И пошол на Волгу и на море для своего воровства, и старых донских казаков, самых добрых людей, переграбил, и многих до смерти побил и в воду посажал»{699}.
Трудно отделить здесь правду от вымысла. В Москве должны были понять, что через одних лояльных атаманов и казаков Войска Донского с разинским движением не справиться. Надо было принимать более решительные меры, поэтому сразу запретили торговлю с Доном и снабжение мятежных казаков через Воронеж и другие ближайшие города (Усмань, Козлов, Чугуев, Коротояк), «покаместа от ево Стенькина воровства Дон очиститца». Конечно, в условиях скудости и разорения на Дону (что и было одной из причин мятежа) такую меру дальновидной назвать трудно. Но в Москве думали о защите уездов, граничивших с территорией Донского Войска, и о том, как помешать возможному объединению донских казаков и «черкас». Показательна отсылка в первую очередь грамоты в Белгород к полковому воеводе боярину князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому. Он тоже должен был собрать всех людей и прочесть им «вслух» грамоту о Стеньке Разине. Уже 1–2 июня «по вестям з Дону» из Москвы на Воронеж, Коротояк и Тамбов были посланы начальные люди солдатских выборных полков — Первого и Второго и московские стрельцы.
