Посольский приказ и после ухода отряда Степана Разина в Персию не упускал его из виду. Распоряжением от 3 сентября 1668 года специально послали на Дон — проведать «тайным обычаем» про проезд из Черкасского городка к Москве царского посла в Турцию Афанасия Нестерова «и про воровских казаков, про Стеньку Разина с товарыщи, есть ли про них ведомость, где они ныне»{693}. Приказу пришлось противодействовать разинским казакам, грозившим испортить отношения с «Кизылбашами» (Персией). Все это было неприятно для московского правительства, но пока действия Степана Разина относились к далекой окраине и не угрожали непосредственно спокойствию центральных уездов, они еще не стали поводом к общей мобилизации{694}.
Начало разинской войны совпало с трауром при дворе царя Алексея Михайловича, когда все дела были остановлены. Возможно, в Москве считали, что уже сделано достаточно после назначения новых астраханских воевод в июле 1667 года: боярина князя Ивана Семеновича Прозоровского, его брата стольника князя Михаила Семеновича Прозоровского и стольника князя Семена Ивановича Львова. Как будто предчувствуя свою будущую несчастную судьбу, воеводы долго собирались на службу, зимовали в Самаре и оказались в Астрахани только летом следующего, 1668 года. Для лучшего устройства обороны низовий Волги в конце мая — начале июня 1669 года сюда был направлен построенный в Дединове на Оке корабль «Орел». Вместо купеческих товаров он повез пушки, мушкеты, иноземных корабельных мастеров, офицеров и других ратных людей. И, как оказалось, вовремя: едва новый корабль успел прийти в Астрахань, казаки Разина вернулись из похода. Корабль «Орел» и казачья флотилия, состоявшая из целой полусотни «длинных гребных судов», даже успели отсалютовать друг другу по случаю прощения царем Алексеем Михайловичем донских казаков.
На самом деле «милостивая» грамота царя Алексея Михайловича была составлена еще до персидского похода казаков «за зипунами». При первых известиях о возвращении Разина ее разыскали и выдали отправлявшемуся в поход против донских казаков воеводе князю Львову. У того была возможность использовать войско из нескольких тысяч человек для решительного удара по ватаге Разина, но он предпочел обычную тактику замирения с казачьими атаманами в случае их добровольного возвращения на Дон. Охранявшие свою добычу казаки не были готовы воевать с царскими войсками, поэтому Степан Тимофеевич картинно принес повинную царю, когда воевода князь Семен Иванович Львов передал ему предложение о царской милости. Рассказ об этом сохранился в записках голландского офицера на русской службе Людвига Фабрициуса, захваченного впоследствии в плен разницами и многое знавшего со слов участников тех событий. Он описал, как Степан Разин «взял царскую грамоту, поцеловал ее и положил за пазуху». Донской атаман лично явился с повинной и внешне покорился царскому воеводе в Астрахани боярину князю Ивану Семеновичу Прозоровскому, сложив перед ним «бунчук» — знак своей атаманской власти, обычно стоявший в центре войскового круга, где казаки решали все важные дела.
Поверил, на свою беду, в это раскаяние и первый астраханский воевода боярин князь Прозоровский, «убежденный», как говорили, щедрыми подарками Разина и его «товарищей», явившихся на прием к воеводе в «драгоценных одеждах» и шапках, украшенных жемчугом. Один из иноземных очевидцев из команды корабля «Орел» видел этот прием у воеводы своими глазами и написал о Разине: «Ему лет сорок; своими разбоями и бесчинством он довольно известен и внушает страх. Что еще должно произойти, покажет нам время». Упорно ходили слухи о какой-то немыслимо дорогой шубе, подаренной Разиным главному астраханскому воеводе и боярину. Даже когда Разин будет пленен и доставлен в Москву, первый вопрос царя Алексея Михайловича, переданный боярам в собственноручно написанных им статьях для допроса, будет о князе Иване Прозоровском и об этой «шубе»{695}.
В сентябре 1669 года Степана Разина и его казаков отпустили из Астрахани на Дон в сопровождении астраханских стрельцов. Но уже по дороге к Царицыну грозный атаман взбунтовался. Он отобрал у сопровождавшего его стрелецкого сотника отправленные в Москву грамоты, разорвал и пометал их в воду. От показной покорности не осталось и следа. Разин снова повел себя как хозяин и вершитель судеб всех, кто попадался ему на пути. Казаки грабили по дороге купцов, «лаяли матерны» встреченных в дороге московских стрельцов. Оказавшись в Царицыне, Степан Тимофеевич еще раз перед уходом на зиму на Дон напомнил о себе: «воеводу Андрея Унковского бранил и за бороду драл, и в приказной избе хотел дверь высечь, и ево, Андрея, зарезать». Помогло, наверное, то, что ранее воевода, побоявшись вступать в бой с казаками, пропустил разинский отряд мимо Царицына (как известно, именно там Волга и Дон ближе всего подходят друг к другу, и это был традиционный путь донских казаков, желавших попасть на «Низ»). По приказу Разина в Царицыне сбили замки у тюрем и выпустили тюремных сидельцев, всех их подговаривали уходить на Дон. Во всем этом видны уже черты будущего разинского выступления против изменников-бояр, к чему Разин тайно призывал еще в Астрахани. Хотя посланцы Разина, станичный атаман Лазарь Тимофеев и есаул Михаил Ярославов, отправленные «с повинной» из Астрахани, добрались до Москвы и даже получили прощение своих вин, «что они будучи на Волге и на море воровали».
В конце 1669-го — начале 1670 года атаман был уже на Дону, куда пришел из персидского похода в сопровождении полутора тысяч казаков, привезших с собой богатые трофеи и полон. Он зимовал в Кагальнике, куда «подсылкою», то есть тайно, «увез из войска жену свою»{696}. Разин был овеян ореолом славы, преувеличенные рассказы о его подвигах возвращали казаков к другим временам их полной вольности. Если под управлением войсковых атаманов Корнилия Яковлева и Михаила Самарянина Войско Донское страдало от недостатка царского жалованья, то Степан Тимофеевич показал Дону совсем другой путь, достойный храбрецов, добивавшихся всего своей саблей. В донских куренях пересказывали истории о разбитом персидском флоте во главе с Мамед-ханом; может быть, уже тогда стала известна и судьба захваченной персидской княжны (той самой, из песни «Из-за острова на стрежень…»).
Кроме записок Людвига Фабрициуса, сюжет об искупительной жертве атамана реке (на этот раз Волге) содержится в записках корабельщика («парусного мастера») Яна Стрейса. Он входил в команду корабля «Орел» и оставил живописный рассказ о «персидской княжне», брошенной за борт атаманского струга в Астрахани, уверяя, что сам был свидетелем происшествия: «Придя в неистовство и запьянев, он (Разин. — В. К.) совершил следующую необдуманную жестокость и, обратившись к Волге, сказал: «Ты прекрасна, река, от тебя получил я так много золота, серебра и драгоценностей, ты отец и мать моей чести, славы, и тьфу на меня за то, что я до сих пор не принес ничего в жертву тебе. Ну, хорошо, я не хочу быть более неблагодарным!» Вслед за тем схватил он несчастную княжну одной рукой за шею, другой за ноги и бросил в реку. На ней были одежды, затканные золотом и серебром, и она была убрана жемчугом, алмазами и другими драгоценными камнями, как королева. Она была весьма красивой и приветливой девушкой, нравилась ему и во всем пришлась ему по нраву. Она тоже полюбила его из страха перед его жестокостью и чтобы забыть свое горе, а все-таки должна была погибнуть таким ужасным и неслыханным образом от этого бешеного зверя»{697}.
Дон снова вспыхнул огромным «палом», как сухая степная трава после зимы, когда в Войске Донском были получены известия о смерти царевича Алексея Алексеевича. Разин увидел удобный повод обвинить в этом царских бояр и начать свою войну. В Посольском приказе ошиблись, предполагая, что возвратившийся на Дон атаман собирается «идти в Запороги» или станет воевать за власть с атаманами Войска Донского. Пройдя по Волге и Яику, Степан Разин почувствовал свою силу, увидел, как в разных местах с сочувствием встречались его призывы к бунту. С самого начала он сделал ставку на «голутвенное» казачество, а не на «сторожилых домовных казаков». Правда, о «мысли» Степана Разина мало кто ведал, и, как сообщал царицынский воевода Андрей Унковский в московский приказ 20 ноября 1669 года, «никоторыми де мерами у них, воровских казаков, доведатца не мочно». Но и без того было понятно, что должно было произойти что-то очень серьезное: казаки говорили повсюду, «что на весну однолично Стенька Разин пойдет на воровство».
