О настроении царя Алексея Михайловича свидетельствует сказанный в этот день указ стольникам, стряпчим, дворянам московским и жильцам с запретом приезжать верхом в Кремль, нарушителям грозили «опалой» и «жестоким наказанием». В результате один из служилых людей Петр Кокорев высказался: «Лучше б они девиц своих в воду пересажали, нежели их в Верх к смотру привозили!» Петра Кокорева тоже пытали, чтобы выяснить, кто его надоумил произносить такие слова. Позже на Постельном крыльце (месте преступления) был объявлен царский указ: «А непристойных слов таких, как Петр Кокорев говорил, не говорить»{681}. После объявления подобных указов, наверное, мало осталось при дворе людей, не знавших о несчастливых выборах царской невесты.
Следствие по делу о подметных письмах, обнаруженных перед Грановитой и Шатерной палатами, растянулось на несколько месяцев; подозрения в их распространении пали даже на старшую сестру царя царевну Ирину Михайловну и коснулись женской половины дворца. Голландский посланник Николас Гейнс сообщал 28 июля 1670 года в своем донесении: «Сестра Его царского величества, которая имеет большую власть над умом вышеназванного величества, наконец довела дело до того, что брак, в который государь вознамерился вступить с некой дамой (она находится в свойстве с одним или двумя главными фаворитами двора), будет отложен далеко на будущее. Причина в том, что между этой дамой и одним польским дворянином, как предполагают, были заключены некие серьезные договоренности в то время, когда ее отец занимал пост генерала на границе. Я подозреваю, что именно из-за этой дамы многие лица были взяты на пытку, из которых изрядное число подвергшихся мучениям умерло»{682}. Подготовка к «царской радости», как называли свадьбу, была остановлена, царская сестра царевна Ирина Михайловна (или кто-то другой из не желавших женитьбы царя Алексея Михайловича на Наталье Нарышкиной) на время достигла своей цели.
Очевидный пробел в источниках о действиях царя Алексея Михайловича в период самых тяжелых семейных испытаний иногда заполняется изложением «романтической» родословной легенды Мусиных-Пушкиных о происхождении родоначальника графской ветви рода, Ивана Алексеевича, боярина петровского времени. Основываясь на отчестве, сына царского ближнего стольника, погибшего в начале русско-польской войны, считают незаконнорожденным сыном царя, приводя в качестве доказательства его быструю карьеру при дворе и то, что Петр I называл его братом{683}.
Гораздо интереснее было бы найти ответ на другой вопрос: имела ли под собой основание настойчивая убежденность позднейших мемуаристов и историков, что Наталья Кирилловна Нарышкина была воспитанницей Матвеева? Американский профессор Пол Бушкович, например, вообще считает эту историю «романтической чепухой», связанной с переносом обычаев XVIII века, когда появились подобные известия, в век XVII. Очевидно, что царь склонялся к выбору Нарышкиной сразу после смотра 18 апреля, но когда появились «воровские письма», дело остановилось. И где же должна была находиться в этот момент почти «нареченная» невеста, чтобы быть уверенным, что с нею ничего не случится до свадьбы? Держать ее «в Верху» было невозможно и не ясно, на каких правах, тем более если женская половина дворца оказалась заранее против таких перемен. Здесь, видимо, и потребовался всегда готовый выполнить любое царское поручение Артамон Матвеев. Как пишет П. Бушкович, если Нарышкина «вообще жила в доме Матвеева, то только после смотрин»{684}.
Во время следствия по делу о подметных письмах открылось еще одно дело, в котором оказался замешан холоп Артамона Матвеева, свидетельствовавший: «…у Артемона девица, которую возят в Верх, Кириллова дочь Нарышкина». «Сохранить» будущую царскую невесту у себя дома ему было тем проще, что Матвеевы и Нарышкины десятилетиями жили в одном приходе «церкви Николы чюдотворца, что у Столпа», а священник этой церкви был духовником Натальи Нарышкиной{685}. Отец Натальи Кирилловны, Кирилл Полуектович Нарышкин, был в это время на службе в Смоленске, а с дядей, стрелецким головой Федором Полуектовичем Нарышкиным, женатым на племяннице жены Матвеева и давно служившим в его полку, договор об объявлении Натальи Нарышкиной к смотру невест «в Верху» мог существовать с самого начала{686}.
Приготовления к свадьбе шли долго, они отражены в нескольких редакциях Чина второй свадьбы царя с Натальей Кирилловной Нарышкиной. Сама свадебная церемония была достаточно традиционной и ориентировалась на прежние образцы, хотя и новшеств в ней хватало. По традиции невесту уже накануне церемонии привозили во дворец, где ее нарекали царевной и готовили к свадьбе. При других обстоятельствах царское венчание не должно было обходиться без патриарха Иоасафа, но тот был болен и стар. Царь Алексей Михайлович сам ходил накануне свадьбы к патриарху и просил его благословения. Но венчание в соборной церкви было доверено царскому духовнику Андрею Савиновичу, служившему в сопровождении только двух певчих. Никто, кроме самих участников торжества, в этот день не мог появиться в Кремле.
Согласно Чину свадебного венчания, полковники и головы со стрельцами должны были прийти на караул в Кремль с предосторожностями «за час до вечернего благовесту, хто в которые ворота ходит на караул». В Кремле следовало сначала «итить на дворец, и великому государю челом ударя, на дворе строем итить на указные места, так как приходят на стенной караул». И до этого им следовало делать всё так, как они привыкли за время траура по прежней царице: «А в барабаны не бить, и в сипоши не играть, для того, что по преставлении благоверныя государыни царицы и великия княгини Марии Ильиничны никогда того не бывало и на караул ходили в смирном платье». Придя на «указные места», полковники и головы должны были «город Кремль запереть и никого не пускать». Приказ этот соблюдался очень строго, даже часовщика Спасской башни держали «за караулом», заставив на время разлучиться с семьей, переведенной из Кремля в город.
