Смотрины невест продолжились и дальше. В Москву стали привозить дочерей уездных дворян из Великого Новгорода, Владимира, Суздаля, Костромы, Рязани. Однако стоит обратить внимание на даты таких приездов: они попадают на время Великого поста — 27 февраля, 11, 12 и 17 марта. Исследователей не смутило даже то, что приезд одной из претенденток в старых публикациях датировался 1 апреля — днем именин царицы Марии Ильиничны и Великой пятницей, когда царь ходил в Благовещенский собор «за мощми» (на самом деле в рукописи стояло 10 апреля, ошибочно переданное в публикации как «1», но в данном случае это не имеет значения){676}, а 3 апреля праздновал Светлое воскресенье. Получается, что царь Алексей Михайлович сам лично участвовал в смотринах невест во время поста и даже Страстной недели?! Одной из последних к смотру была представлена 17 апреля «из Вознесенского девича монастыря Иванова дочь Беляева Овдотья. Привез дядя ея родной Иван Шехирев, да бабка ея Ивановская посестрия Еганова старица Ираида». И последнее из имен, упомянутых в списке: «Ортемьева дочь Линева Овдотья»{677}.
Записи «приездов» невест остановились, когда прошла «четыредесятница» по сыне царевиче Алексее Алексеевиче и наступило время Пасхи, а затем и Красной горки, когда на Руси традиционно игрались свадьбы. Но и здесь легко ошибиться, думая, что раз прошло больше года после смерти царицы Марии Ильиничны, то жизнь взяла свое и царский траур заканчивался. В самый день Пасхи 3 апреля царь «после завтрени» ходил в Архангельский и Вознесенский соборы, к могилам родителей, жены и детей. 11 и 12 апреля, в понедельник и вторник второй недели после Пасхи, царь был в Вознесенском монастыре на панихидах по царице Марии Ильиничне{678}. И ровно через неделю, в понедельник 18 апреля 1670 года, состоялся первый и единственный общий смотр невест с участием царя Алексея Михайловича.
Выходец из Курляндии и родственник одного из придворных врачей Яков Рейтенфельс, побывавший в России и написавший большое «Сказание о Московии», опубликованное в 1680 году, описал, как происходили царские смотрины в главе «О бракосочетании царя»: «В 1671 году, во время нашего пребывания в Московии, Алексей, оплакав достойным образом покойную жену свою, вознамерился жениться во второй раз и приказал всем прославившимся своею красотою знатным девицам собраться у Артамона Сергеевича (изворотливого, как говорится в пословице, Артамона), управляющего двором. Когда те все собрались, то царь потаенным ходом пришел к Артамону в дом и, спрятавшись в тайнике (откуда, однако, ему была видна комната, назначенная для женщин), тщательно рассматривал не только по отношению к одной внешности, но и по отношению к духовным качествам и поведению все это красивое, хотя и не воинственное женское войско, а когда они поодиночке проходили мимо того окошка, из которого он смотрел, то он заботливо вглядывался, сколько в каждой из них искусственной и природной красоты». По словам Рейтенфельса, царь Алексей Михайлович, «будучи проницательного ума», избрал «с первого раза» Наталью Кирилловну и «также скоро приобрел ее любовь чрез подарки, достойные столь великого государя».
Историки по-разному относятся к этому свидетельству Рейтенфельса, считая, что он передавал только слухи о смотринах, состоявшихся в доме Артамона Матвеева, а не «в Верху». Хотя ряд сообщенных им деталей о второй царской свадьбе, например, о подарках участницам смотра, находит подтверждение в источниках{679}. Более внимательно отнестись к его свидетельству заставляет точность автора в описании умонастроения и характера царя Алексея Михайловича (достойно оплакал жену, предпочел тайный смотр, богато одарил всех участниц). Кроме того, надо учитывать и родственную близость Рейтенфельса к одному из придворных врачей-иноземцев. После того как невест привозили во дворец, их смотрели еще иноземные доктора.
Все эти подробности выяснились, когда в дело с выбором царской невесты, по недоброй традиции первых Романовых, снова вмешались чьи-то интриги. Сразу же после смотра невест, 22 апреля, были обнаружены подметные письма, одновременно появившиеся в разных местах во дворце: одно «в сенях» у Грановитой палаты, а другое «у сенных дверей» Шатерной палаты, «что ходят на Постельное крыльцо». Как было сказано в деле, «такова воровства, и при прежних государях не бывало, чтобы такие воровские письма подметывать в их государских хоромах». Точное содержание «непристойных» писем осталось неизвестным, но одним из главных подозреваемых в их распространении стал Иван Шихарев — дядя привезенной к смотру в последний момент Авдотьи Беляевой. Он действительно очень радел за племянницу — настолько, что, как доносил царю Богдан Матвеевич Хитрово, пытался убедить при случайной встрече одного из докторов-иноземцев, Стефана, поддержать ее.
Иван Шихарев, по словам доктора Стефана, «говорил ему, что взята де в Верх племянница его для выбору и возили де ее на двор к боярину Б. М. Хитрово и боярин де смотрел у ней рук и сказал, что руки худы. А смотришь де ты их, дохтур Стефан; а племянница де его человек беззаступной, и как де станешь смотрить рук и ты де вспомоги. И он Стефан ему отказывал, что его к такому делу не призывают, да и племянницы его он не знает». Тогда Иван Шихарев предложил остроумный способ узнать его племянницу: «как станешь смотрить рук, и она де перстом за руку придавит, потому ее и узнаешь».
Случайный этот разговор можно было списать на невинное желание поспособствовать Авдотье Беляевой, не имевшей, как другие претендентки, заступничества из числа «сильных людей». Но болтливый дядя, внезапно ставший вхожим в дома придворных, оказал плохую услугу своей племяннице и немедленно поплатился за «длинный язык», всюду в преувеличенном виде рассказывая об «успехе» Авдотьи на смотринах. По словам боярина Хитрово, докладывавшего царю Алексею Михайловичу об обнаруженных письмах, «и сего де числа у благовещенского протопопа Андрея Савиновича о том говорил же, что племянница его в Верх взята, а Нарышкина свезена…». Собственно в этом и был смысл интриги с подметными письмами: как только стало известно, что внимание царя обратила на себя Нарышкина, нашлись и те, кто захотел помешать этому выбору. А еще точнее — стоявшему за ее спиной покровителю Артамону Матвееву.
23 апреля Ивана Шихарева взяли к розыску, но он и под пытками не признался в «составлении» писем. Следствие продолжилось, коснувшись большого круга лиц и одновременно усиливая слухи о предстоящей царской женитьбе. 24 апреля были взяты образцы почерка всех дьяков и подьячих, чтобы провести, выражаясь современным языком, графологическую экспертизу. Для этого всем приказным надо было написать фрагменты текста подметных писем: «достойно поднести царю или ближнему человеку, не смотря», «рад бы я сам объявил и у нево писма вынел и к иным великим делам». Смотрели также, кто и как напишет имя «Артемошка», видимо, отсылавшее к имени Ар-тамона Матвеева. Сам он позднее тоже с обидой вспоминал об обвинениях в этих подметных письмах, будто бы он хотел учинить «препону» браку царя, «а написали в письме коренья». Причастность к колдовским действиям была тогда очень серьезным обвинением. 26 апреля найденные «воровские письма» показывали членам Государева двора, собиравшимся на Постельном крыльце с указом найти тех, кто их «подметывал»{680}.
