Между тем порядок ведения дел требовал постоянного участия царя Алексея Михайловича в заседаниях Думы, приеме докладов из приказов, обсуждении разных вопросов. Но следов такого участия царя в повседневном управлении почти не видно, и это не случайно, учитывая переживаемые им трагические обстоятельства. Например, в апреле 1669 года состоялся отдельный приговор окольничих и дьяков, самостоятельно решивших несложный вопрос о «закладах», взимаемых тюремными сидельцами. Даже челобитные нельзя было, как раньше, подать во время царских выездов из дворца. В июне 1669 года стряпчий Иверского монастыря доносил монастырским властям из Москвы: «Государю свету нашему отнюдь бить челом нельзя, и на выходе нихто не смеет подавать челобитен, потому что время кручинное».
В действиях царя Алексея Михайловича в тот момент можно видеть сосредоточенность на молитве, и любое оскорбление такого настроя строго каралось. 7 июня стольник князь Григорий Венедиктович Оболенский был послан в тюрьму по именному указу царя «за то, что у него июня в 6 числе, в воскресенье недели Всех святых, на дворе его люди и крестьяне работали черную работу, да он же князь Григорий говорил скверныя слова». Алексей Михайлович лично вмешался вдела с умножившимся ростовщичеством, куда были вовлечены подьячие московских приказов, использовавшие для этого казенные деньги. Были введены ежемесячные отчеты за расходование денег, усилен надзор над ними дьяков, запрет на прием таких закладных в уплату налогов.
Одобрение царя удавалось получить только для самых очередных дел и там, где не требовалось никаких подробных обсуждений. В этом случае царь утверждал решение, подготовленное его ближайшим окружением. 8 мая 1669 года, одними из последних, были пожалованы дворяне и дети боярские, ведомые в Приказе Казанского дворца, участвовавшие «во всех Литовских походех», а также бывшие на службе с воеводой боярином князем Федором Никитичем в Саратове и участвовавшие в 1664–1665 годах в подавлении башкирского восстания в полках боярина и воеводы князя Федора Федоровича Волконского. Они получили такое же право на перевод поместий в вотчину, как и служилые люди из центральных уездов, правда, некоторым дворянам, если они воевали «близко домов своих», или «в тех городех по приказом были», никаких придач не полагалось.
Ряд распоряжений касался «черкасского вопроса». Здесь тоже заметно стремление подвести определенную черту под событиями последних лет. Харьковского полковника Белгородского полка Григория Донца «и его полку старшину и все поспольство» пожаловали 3 мая 1669 года за их службы и «за разорение, что им учинилось от изменников черкас и от крымских и от нагайских татар, после измены Ивашка Брюховецкого и за осадное сидение». Способ вознаграждения оказался весьма своеобразным: вместо полагавшегося годового жалованья им отдали недополученные оброки с винных и пивных промыслов, а также «шинков». С 1665 года, когда сам прежний гетман договорился о таком обложении, недоимок набралось более двух тысяч рублей; правда, в остальных городах не было и такого «белгородского оклада» и жители держали промыслы «безоброчно». Иными словами, слободским казакам отдавали то, что не могли взять, не думая, как в будущем они воспользуются своей привилегией (скоро пошли жалобы на спаивание ими людей из других уездов Московского государства, где иначе взимали кабацкую пошлину).
22 мая 1669 года состоялось назначение главным военачальником в Севске победителя «черкас» боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского. Князь должен был «ведать» и «разбирать» ратных людей «Севского и Белгородского полку», распределив каждого «в полковую службу и в копейной, и в рейтарской, и в драгунской, и в солдатской строй»; главное, что интересовало Разрядный приказ, чтобы все служили и «в избылых никто не был». Правда, из-за смерти царевича Симеона отпуск боярина на службу затянулся, «у руки» царя Алексея Михайловича ему было велено быть только 22 июля 1669 года, после чего он вскоре выступил на службу. Дворяне украинных городов, служившие в Белгородском и Севском разрядах, должны были съезжаться к нему для «разбора» (проверки окладов, вооружения, служебной годности), «где им по наряду быти велено, без мотчанья», и дожидаться царского указа.
Воспользовавшись редким во время траура по царевичу Симеону царским присутствием, 22 июля вручили давно заслуженные награды боярам князю Григорию Семеновичу Куракину и тому же князю Григорию Григорьевичу Ромодановскому за их службы в походах «176 и нынешнего 177 года», то есть в 1668/69 году. Бояре получили придачи денежного жалованья, «бархат золотной» на шубы и соболей. Среди награжденных был и «товарищ» воеводы князя Ромодановского стольник и полковник Артамон Матвеев, ездивший на Глуховскую раду. За свою службу Матвеев получил 50 рублей денежной придачи (10 рублей из этой суммы составляла компенсация за пожалованную поместную «придачу», превышавшую установленный для членов Государева двора максимум в 1000 четвертей). Рядовые участники боев в малороссийских городах тоже были пожалованы придачами к окладам{665}.
Впервые после смерти царицы Марии Ильиничны царь вышел из дворца в светлых одеждах 15 августа 1669 года, накануне праздника Успения. Царевич Алексей Алексеевич в этот день был в Преображенском. Примерно тогда же царь Алексей Михайлович читал и правил «Сказание об Успении Богородицы»{666}. Иногда по этой причине его даже называют автором новой редакции этого сочинения, но работа над «Сказанием…» не выходила за рамки составления нового текста из уже готовых фрагментов. Скорее, стоит обратить внимание на то, что сюжет произведения был связан с личной потерей царя — смертью царицы Марии Ильиничны.
Наступавший с 1 сентября 178-й год принес мало изменений в застывшую дворцовую жизнь, подчинявшуюся медленному ритму продолжающегося траура. 1 сентября царь был «у действа многолетнего здоровья», но рядом опять не было царевича Алексея Алексеевича. Белый цвет в одеждах царя упомянут и на праздник Рождества Богородицы 8 сентября, но и в этот большой праздник царевич Алексей был не с отцом, а опять в Преображенском, где «ходил на освящение новыя деревянныя церкви и слушал обедни»{667}. Как оказалось, это было последнее упоминание о царевиче в «Книге выходов» при его жизни. После этого царевич заболел, и болезнь его продолжалась несколько месяцев. Косвенным образом о приближении новой беды может свидетельствовать отсутствие в этом году традиционного царского троицкого похода.
Именно в это тяжелое время царь Алексей Михайлович дал разрешение начать подбор невесты для нового царского брака. Брак царя влиял на судьбу всего царства, а дела в царской семье шли всё хуже и хуже. Историк Павел Владимирович Седов обратил внимание на то, что время начала смотрин совпало с первыми известиями о начале болезни царевича Алексея Алексеевича, а потому «выбор царем новой супруги становился делом государственной необходимости»{668}.
Первые распоряжения о подготовке к новой свадьбе датированы 28 ноября 1669 года: «178 года, ноября в 28 день, по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержца указу, девицы, которые были в приезде в выборе и в котором месяце и числе, и им роспись»{669}. Царский указ об организации традиционного смотра невест лишь фиксировал начало самого процесса, растянувшегося во времени до 17 апреля 1670 года. А сама свадьба с Натальей Кирилловной Нарышкиной была сыграна 22 января 1671 года и состоялась в присутствии самых близких придворных. И это не случайно! О приготовлениях к свадьбе знали немногие, а само поручение было возложено на ближайших придворных — боярина и дворецкого Богдана Матвеевича Хитрово и Артамона Матвеева.
