Гранид закрыл глаза. Я бросила взгляд на пассажиров, на светящиеся экраны персоников, экраны вещания, заметив, — как все мы едем, погруженные каждый в свое, и никому ни до кого нет дела. И на нас никто не смотрел, не нарушая маленькое воздушное пространство летнего тепла и легкости. Не вытаскивая нас из нашего мира.

Свою пересадку проехали, уезжая на новый круг. Мы стояли друг к другу совсем близко, я положила ему ладонь на плечо, он глаз так и не открыл — будто спал или грезил прошлым, не желая видеть ничего вокруг. А я нет. Я разглядывала сегодняшнего Гранида — немолодого, сильного, бледного и отрешенного. Любовалась им, любила его, понимая, что сейчас своими словами-воспоминаниями и себя и его делаю счастливыми.

— Мы пропустили станцию. Поедем по кругу?

— Поедем по кругу…

А дальше пришло молчание. Долгое — весь оставшийся путь до полихауса. Нужная и все понимающая тишина без слов. Гранид был погружен в свои мысли, я в свои, но я чувствовала, что мы как никогда вместе — сближенные. Возвращенные. И не город-милионник вокруг, а наше уединенное Безлюдье, где оба брели по лугу к развилке после целого дня вместе. Уставшие, тихие. Договоримся, когда снова увидимся…

— Приехать завтра пораньше?

— Нет. Лучше отоспись. Приезжай к условленному времени.

Мы стояли на моем этаже, у лифта, — до двери оставалось всего несколько шагов, так что можно было считать, что проводил до порога. Я постаралась не звучать слишком по-опекунски со своим «отоспись». Но он не возмутился. Кивнул и все.

— Я уеду, как увижу, что ты у себя. Иди.

— У меня осталось одно признание… оно из недавних, и я должна тебе это сказать.

— Так говори.

— Я от тебя отвернулась, Гранид. Тогда, на бульваре, когда ты выбрался и попросил помощи, а я, разглядев, решила уйти. Не сбежать от страха, думая, что ты опасен… от омерзения. Наркоман, не человек, да хоть прямо сейчас сдохни — мне хотелось только быть подальше от грязи. Не в моей чистенькой жизни… понимаешь? Ты умирал, а я отвернулась и пошла прочь.

— И что?

— Не знаю. — Я пожала плечами, подумала несколько секунд: — Я не совсем прежняя. Ты сказал, что я во взрослой жизни, сумела сохранить что-то оттуда, но та Эльса никогда бы не прошла мимо.

— Та не прошла, а эта — вернулась. Ты же вернулась.

Гранид смотрел на меня серьезно, но ничего осуждающего я не увидела. Он лишь шевельнул щекой, едва намекнув на свою улыбку, протянул руку и чуть растрепал мои волосы, — дурашливо, как маленькой девочке.

И если тот же жест от Андрея меня больше умилил и понравился, то от Гранида разочаровал. Ничего братского от него мне было не нужно. Лучше бы обнял покрепче, шепнул бы ласковое, и даже — поцеловал. Но нет.

— До завтра, Гранид.

Когда дверь закрылась, и я поняла, что вот сейчас он шагнул в лифт и поехал к себе, моя ячейка полихауса увиделась мне по-другому. Нет, не пустой и одинокой. Все здесь было моим, обжитым, уютным, знакомым, — только вчерашним. Жилье одиночки, которая не принимала гостей, здесь же и работала, не выбираясь иногда дальше, чем в бассейн или зал для гимнастики. Здесь был распорядок дня, никаких спонтанных событий, никакой лишней еды.

Я выросла из этого. У меня теперь появилось внутреннее ощущение дома, и оно было больше этих стен — в тот дом приходили друзья, не только сами, но и с семьей, в том доме были комнаты для работы, была кухня полная вкусных запахов. Была спальня, где засыпать и просыпаться я буду рядом с Гранидом.

Я хотела жить с ним, и даже если наш дом втиснется снова в такую ячейку, мы будем делить время за компьютером, толкаться в кухонном закутке или ванной, спать на полу, — это все равно будет больше этих стен. Потому что это внутри меня распахнулось пространство. Никаких сомнений — люблю ли я его? Люблю. Откуда знаю? Отовсюду! Хочу, чтобы он меня целовал, хочу, чтобы стал и первым, и единственным. На всю жизнь.

Уверенность, что это взаимно — не могло поколебать ничто. Откуда знаю? Отовсюду! Гранид тоже меня любил, и все его сегодняшние аккуратные дружеские поцелуи и касания, — временны. Пока я, взрослая Эльса, не выйду на передний план в его восприятии, а Эльса девчонка не шагнет назад. Она — табу. Я — нет. Какими бы ни были наши общие воспоминания, ни он, и ни я — не дети больше.

Приняв душ и расстелив постель, я забралась под тонкое одеяло и включила музыку. Соскучившись по мелодиям настроения, нашла то, что сейчас подходило идеально и погрузилась в свои мечты. Моя жизнь с этого дня изменилась бесповоротно, и эта ночь могла оказаться последней такой, «старой», когда я засыпала в своей ячейке, на своем диване, с заведенным на утро персоником.

Елисей ответил на вызов. Не словами — взял трубку, выжидая, что я скажу.

— Приезжайте в течение часа в центр, в офисы «Триады». Сможете? Поговорим напрямую.

— Какая спонтанность… что вдруг?

— Уполномочили. Теперь, даже если и не хочу, я обязана стать парламентером. Так вы заняты, или найдете время?

— Хм… найду. Где конкретно?

— На третьем этаже я уже зарезервировала переговорный кабинет. Как и все на этом этаже. Будем одни, не бойтесь.

Он засмеялся. Выдал с издевкой голосе:

— Буду всенепременно.

Я отключилась. Мы уже были здесь — я, Гранид, Андрей и Тимур.

— Через десять минут пойду вниз, в кафе, — Тамерлан перехватил свой принт-ноут из руки в руку, — если ваш редактор появится раньше времени и не один, я маякну.

Я отошла в сторону от всех и позвонила маме. Хотела ее услышать. Голос многое мне скажет — и как она на самом деле настроена, и как себя чувствует. В ее блог так и не заглянула. Она ответила гудок на пятый и фальшь занятого тона скрыть не смогла:

— Здравствуй, милая. У тебя что-то срочное?

— И да, и нет. Как ты?

— Я в работе.

— Роман или блог?

— Ответы подписчикам. Я тут разоткровенничалась, так не знала, что будет такой взрыв.

— Ма, — осторожно спросила я, — ты написала обо мне?

— Не держи меня за дуру, Эльса. Нет, конечно. Я твою жизнь вообще больше трогать не буду, мне и своих бурь хватает.

— Не знаю, что ты там выдала, но тетя Лола под впечатлением.

— С ее-то скучной жизнью? Не удивлюсь. Так у тебя дело?

Все же мама на меня не злилась, хоть капелька обиды ощущалась. А у меня была капелька вины и страха, что прошлым разговором я ударила по их уязвимому месту — ведь каждому хотелось быть нужным, полезным и они свою любовь выражали так, как могли. Удивительно, но сегодня я чувствовала себя взрослее собственных родителей, и потому позвонила первая. Я хотела помнить о них, заботиться, приезжать как и прежде — потому что любила их, ан не потому что чувствовала долг. И теперь знала, что люблю и себя тоже — раз и навсегда отстояв право быть собой.

— Да, дело. Я тебя очень люблю, ма. Ты мой самый-самый родной человек. Вот.

— У тебя рак?

Голос мамы дрогнул от чувств, и так смешался, что я услышала все — и серьезное опасение, и шутку, и смятение. Засмеялась, не выдержав:

— Нет, я здорова. Сегодня день искренности, а ты заслуживаешь правду.

Мама сказала, что тоже меня любит. И очень ждет в гости. Отцу я позвонила с тем же признанием, и он только вздыхал и вздыхал.

Вчера вечером я ложилась спать с ощущением рубежа. И сегодня был именно такой день. На откровенность меня толкало не предчувствие смерти, а, наоборот, предчувствие жизни — новой, иной, более полной и счастливой. Вот разберемся с проблемами, воздадим преступникам по заслугам, и все эти камни отпустят нас для нырка к воздуху.

Я вернулась. Услышала не с начала, как Тамерлан говорил о всех нас:

— …притянуло, и в одно время. И так вовремя… я вот едва свой шанс не упустил, семью вернул. Наталья в своей жизни разобралась, Илья живой нашелся, и Карина. За столько лет… Нам пора была найтись, а Колодцам закрыться. Я верю, что именно так и будет. Не по другому. Не может быть по другому!