— Папа, Эльса…

— Не рассказывай мне про нее, пожалуйста. Не могу слышать. Я сам по себе, она сама по себе и ничего общего. Этот человек для меня умер. А ты однажды взяла и снова притащила ее в поле моей жизни… зачем ты это сделала? Кому от этого хорошо? До сих пор не понимаю…

Какой же согнутой стала фигура отца в кресле — спина совсем колесом, голова опущена так низко, что я смотрела на его лысый затылок.

— Я не хочу о ней слышать, я не хочу ее видеть. Это больно. Это все равно, что смотреть на труп. Ее жажда денег, неуемная лень, безответственность и эгоизм привели к тому, что она стара, больна, по-прежнему ленива и своим существованием твои соки тянет. Она жила паразитом, и собирается умереть им. Что осталось от той Эльсы? Ничего не осталось. Она утратила свою личность, как утрачивают ее люди порока, как наркоманы или алкоголики. Вообще ни о чем не хочу говорить… ты расстроила меня. Весь день насмарку.

— Давай я приготовлю твой любимый суп с фасолью и копчеными ребрышками?

— Не нужно. И есть уже не охота. Ничего не охота.

В гостинец к отцу я принесла ягоды и запеканку. Оставила их в холодильнике, чтобы не тащить обратно домой. Готова была бегом встать у плиты, чтобы порадовать и развеять его любимым блюдом, но отцу это было не нужно. Ему хотелось доказать свою правоту и услышать мое согласие.

— Приходи в другой раз. Как все обдумаешь и все поймешь. И перепиши статью — нельзя такой материал публиковать. Перепиши и пришли мне вечером.

Снова обулась. Рюкзак на плечо, наушник в ухо. Открыла дверь, как в спину раздалось тихое и грустное:

— А знаешь, как это больно, видеть, как твой близкий и любимый человек губит себя? Как уничтожает свою жизнь шаг за шагом… Я не доживу, к счастью, до тех лет, когда увижу плоды твоих поступков, не увижу, как ты окажешься в приюте — нищая, одинокая, озлобленная на несправедливость жизни. Возьмись за ум, Эльса, пока не поздно.

Тут же, эхом в памяти отозвались недавние мамины слова «Это потому, что ты еще глупенькая». И как-то внезапно накатила самая настоящая обида — отец выставил меня вон. И мама тоже. Тогда в январе оба наказывали меня своим молчанием, а теперь наказывают тем, что не хотят видеть. Почему?

Вторая половина дня ушла на магазин техники и заездом в гор. управление для завершения дел. Сколько всего можно делать на удаленке — но какие-то процедуры вечно требуют подписи и бумаг. В метро я возвращалась, слушая музыку в новых наушниках. Никаких «потеряшек» так и не слышала. Не случись моего знакомства со всеми, я сейчас бы думала, что это были слуховые галлюцинации… А Карина?

Наталья, Андрей, Тимур, Илья — их мысли слышала. Карину нет. Была ли та девочка с нами, или я слишком безусловно принимаю вымысел за память?

Повернувшись мыслями к ней, опять начала прокручивать всю информацию, что получила за последние дни и раньше. Дворы, Колодцы, трущобы и обочники, Убежища… пространства, Мосты в них. И вопросы. Старые и новые, которые задала себе лишь сейчас:

Я к тете ездила не один год. Почему ни разу до прошлой зимы не открылся вход в Почтовый Двор, если я вся такая особенная и светлая, как думал Виктор?

Карина утверждает, что пространства расслоены по принципу — для хороших, для неблагополучных, для плохих — и в гости друг к другу не ходят. Кто и как это проверял? Ведь я вполне открыла двери и в Убежище, и на Мост, и во Дворы прохожу спокойно.

Может ли карта показывать еще что-то, о чем все и не догадываются? Клады, могилы, жилые квартиры или места событий в прошлом?

Попала ли Карина под медицинское вмешательство тем летом, когда нам кололи сыворотку беспамятства?

Почему все наши родители, даже мама Натальи, которая особенно пеклась о ее здоровье, согласились на это? У всех них были какие-то страхи, истерики или психологические проблемы из-за пропажи Ильи?

Что тогда с ним случилось на самом деле?

Что за история с котом Бусиком?

Пока совсем не потонула в вопросах, решила, едва приеду, записать их в блокнот. И думать над каждым, стараясь понять — где лучше всего искать ответ.

— Виктор…

Музыка звучала в ушах, почти все время проехала с полузакрытыми глазами в полном вагоне, как вдруг, осмотревшись, заметила его темную вихрастую голову. Виктор стоял лицом к окну — не смотря ни на людей, ни на экраны, отвернувшись от всего сразу.

Я поднялась и протиснулась ближе. Тронула за плечо, одновременно скидывая наушники и пряча их в кармашек рюкзака.

— Ты? Привет, Эльса…

Смесь и радости и горечи в тоне.

— Привет. Как ты, как родители? Ты домой возвращаешься?

Он кивнул, отвечая на последний вопрос, а про первый сказал:

— Все нормально. Не очень радостно, но нормально.

— Опять захлопнулась дверь из Дворов?

— Я слишком рассеянный последнее время.

— Как Нюф?

— Эльса, следующая станция моя — я с пересадкой. Давай выйдем вместе, поговорим без тесноты хотя бы.

Я рада была увидеть Виктора. Общения с ним, и атмосферы Дворов, как оказалось, не хватало. Перерыв заставил это почувствовать.

Выйдя, отошли к самым крайним лавкам, практически в угол к автоматам с кофе. Садиться не стали, только Виктор осмотрелся, не желая лишних глаз или ушей.

— Собакен успокоился… со щенками пока вот не знаем, что делать. Девочку забрали к себе, а мальчик, наверное, так и останется у их мамы, если не найдутся хозяева. Будет по двое в каждой семье… Синяк понемногу проходит, вижу?

— Да.

Тут Виктор улыбнулся и сказал совсем тоскливо:

— Я по тебе скучаю. И отец с матерью тоже.

— Могу я напроситься в гости?

Он покачал головой. Не судьба мне было понять, почему нельзя приходить во Дворы, если и мне и им хотелось и дальше продолжать общаться? Да, я немного остыла, да, стало чуть обыденно и немного слишком их всех. Но раз в неделю-две, почему не встретиться, обсудить новости, приготовить что-то на ужин?

— Мне отец рассказал, — внезапно произнес Виктор, — про тот день… когда ты вечером пришла к нам после драки, а днем была в Печатнике. Он слышал, как ты назвала имя у карты — Илья Черкес. Это правда?

— Да.

— Зачем?

Я не сразу нашлась, что ответить. Но Виктор мои колебания понял неправильно, решил, — я придумываю, что соврать.

— У нас во Дворах не лгут, Эльса. И не дерутся. И не боятся ничего, тем более осуждения. Мне так нравится твоя светлая сторона… и так отталкивает… мутная. — Он подобрал мягкое слово. — Так почему ты назвала это имя?

— Потому что я ищу этого человека. Я, и его старший брат, что живет на континенте. Илью считают мертвым, он пропал, когда был совсем маленьким — в пять лет.

— И откуда вы узнали, что он жив?

— Его брат уверен. Шестое чувство, зов крови, назови как угодно! Виктор! Если ты что-то знаешь, расскажи мне!

— Кто тебя побил? Он?

— Нет. Это люди из совсем другой стороны, из Колодцев. Я им нужна была по иной причине, дело не в Илье.

Виктор чуть побледнел и даже сделал крошечный шаг от меня.

— Помоги, Витя! — Я не должна дать ему так просто уйти, поймав шанс разъяснить хоть что-то. — Да, Колодцы, это жутко. Там держат в плену людей, там убивают и отравляют, там — преступники. Меня не тянет туда, я всей душой с вами, но нельзя закрывать глаза и остаться жить в дворовом раю… Я хочу помочь местной полиции. Они раскурочат эти притоны, когда найдут, привлекут к суду виновных, и Колодцев больше не будет.

— Это невозможно. Весь этот континент, — Виктор оглядел купол станции, — бессилен против них. Вход для людей с самым черным сердцем, аморальных и способных на все ради денег и удовольствий.

На персоник пришло сообщение, но я не подняла руки. Я продолжала смотреть с мольбой в темные глаза Виктора, надеясь на отклик. И он дрогнул:

— Не могу, когда ты такая, Эльса. У тебя взгляд девчонки, которая верит в сказки… я ничем не смогу тебе помочь с Колодцами. И любой во Дворах — потому что никто не знает деталей или людей оттуда. Но я могу рассказать тебе про Илью.