— Все?

— Конечно!

Если мама, то это правда. Скажи она «отец уничтожил» то был бы шанс на то, что они спаслись и сохранились между страниц любой толстой книги из его библиотеки. Я увидела лица своих друзей уже после того, как они вывелись у меня из памяти насильной «незабудкой»… Да, именно поэтому воображала себе каждого так достоверно. Что мы там наснимали в какой-то из счастливых дней? Кто принес фотоаппарат? Кто напечатал потом кадры?

— Жалко.

И для Гранида теперь нет доказательств. Останется голое признание и надежда, что он поверит в межпространственные путешествия между городами, и простит мое исчезновение на годы, и мое молчание до… до сих пор.

Доставка заняла десять минут, расставили и сели за стол еще быстрее. Напряженно поговорив о ерунде, попробовав лазанью и сразу замолчав на долгую длительную минуту, я поняла, что родители напряжены не только своей какой-то очередной размолвкой, но и ожиданием. А я не знала — с чего начать? Хотелось сказать все и сразу, но какого-то вводного предложения не находилось.

— Дочка, так что?..

— Да, говори уже, я умру так от нервов! О чем важном ты хотела поговорить? Ты забеременела?

— Нет, — я даже хохотнула от того, с какой надеждой мама это произнесла, — но речь пойдет обо мне, о вас, и об Эльсе…

— О твоей тетке? Что тут можно обсуждать?

— Дай ей сказать, Надин.

— Ма, па, если с начала, то предлагаю больше так не собираться. Не надо вам из-за меня встречаться и нервировать друг друга. Вы не обязаны общаться потому, что у вас есть общая я.

— Интересное начало. Но если вопрос касается общей тебя, как ты выразилась, мы все равно должны принимать решение вместе.

— Не надо. Я взрослая, и все вопросы останутся при мне, хорошо? Я не пойду замуж ни за каких редакторов и не буду заниматься журналистикой…

Отец настолько громко и облегченно выдохнул, что я прервалась. Мама тоже аж ссутулилась на миг, перестав держать напряженно прямую спину.

— И это то важное? Слава богу, а то я уже не знала, что подумать… мы тут с твоим отцом голову ломали, что у тебя за события, вдруг заболела серьезно или опять денег лишилась, а ты о том же. Эльса, милая, да кто тебя неволит-то? Занимайся чем хочешь!

— Правда?

— Конечно. — подхватил папа, — давай обсудим. Достойных профессий много!

— И возраст у тебя еще не критичный, если уж хочешь еще ждать.

— Подождите, — я засмеялась и замахала руками, отложив вилку, — мы сейчас на те же рельсы вернемся. Я — Эльса, я не замужем, у меня нет детей, я по профессии визуал и я ваша дочка. Ма, па, — это вся история и обсуждать мы больше никогда и ничего не будем.

Они тоже перестали есть. Оба непонимающе смотрели на меня и ждали ответ на свой недоуменный немой вопрос.

— Я люблю вас, — сказала я искренне, — я иногда буду приходить к вам в гости и рассказывать новости, слушать ваши новости. Но если тема разговора перейдет на мою личную жизнь, работу, деньги или мои решения, я буду разворачиваться и тут же уходить. Давления, советов и оценок я больше не выдержу.

— Лисенок, я тебя тоже очень люблю, но… — тихо начала мама, а я ее перебила.

— После «но» не говори ничего, умоляю. Я знаю, что вы меня любите, и мне всегда приятно, если вы напоминаете мне об этом.

— Ты серьезно? — Очнулся папа и не сдержал осуждающего тона. — Серьезно решила застрять в визуалах до конца жизни?

— Да.

— И прожить до старости без детей?

— Если решу, что это мое, то да.

— Лисенок, ты же губишь себя… как заживо…

— Это последний день, когда я не уйду немедленно! Не трогайте, не клюйте меня в одно и тоже место раз за разом. Там и так все болит, потому что расковыряно, а не потому что я неправильно живу… прошу вас.

— Раз ты так…

Мамин обиженный и похолодевший голос не дал ожидаемого эффекта. Я непреклонно переждала эту паузу, и спокойно сказала:

— И не называйте меня больше Лисенком, это имя теперь принадлежит не вам…

— В смысле? Почему?

— Потому что это не от нежности говорите, а дергаете за прозвище как за нитку, чтобы выдернуть на свет вашего ребенка и научить уму разуму. Это манипуляция, это не ласка, а «кнопка вызова» вечно послушной девочки. Я Эльса. Взрослая дочь Эльса.

— Сурово ты, Эльса.

Родителям горько было услышать это, и мне было горько услышать, как папа нарочито нажал тоном на мое имя, словно назло. Не будет диалога. Будут только мои ультимативные условия. Просьбы понять, уговоры, извиняющийся тон голоса — и родители никогда не воспримут меня серьезно, они будут думать, что очередная блажь втесалась мне в голову и нужно спасать несчастную от ее же глупостей. Я переборола чувство вины за грубую жесткость сказанного и продолжила:

— Папа, не заставляй меня заниматься делом всей твоей жизни. Я не люблю мировую художественную культуру, не хочу писать. Я хочу слушать детские книги и создавать свои маленькие сказки для людей. Мне жаль, что у нас нет общих тем для разговора. Мне жаль, что мы сможем поговорить только о погоде, когда я приду… но вот я такая, не высоко образованная, не интеллигентная, и мне плевать на великий вклад в культуру. Я готовить люблю… Мама, не было у меня никаких двух любовников, я их выдумала для тебя. Ты так переживала, так пытала меня с вопросами личной жизни, что я тебе наврала. И потом наврала, когда ты к моим тридцати сокрушалась, что в моей жизни был только один мужчина… а у меня их совсем не было. На самом деле я вот такая… старая дева, — я развела руками, устыдившись произнести слово «девственница», — комплексы у меня, тараканы, называй как хочешь. Я наивная, я до сих пор хочу в первую очередь любви. Да, мне скоро сорок, я помню… вообщем… или примите как есть, без оговорок, или откажитесь совсем. Другой дочери не дано.

И мать, и отец сидели в потрясении от моих признаний. Я тоже виновата, не нужно было всю жизнь притворяться и искать варианты, — как не разочаровать родителей, нравиться им и бояться расстроить «неправильностью». В молчании, я открыла почту персоника и переслала им ролик:

— Это вам. Если будет сильно тяжело, посмотрите до конца, я исполнила вашу мечту — если не в жизни, то хотя бы там. Я пойду.

— Эльса…

Мама больше ничего не продолжила. При всем ее красноречии и богатом словарном запасе, она не знала, что бы сказать. Уже обувшись и накинув рюкзак на плечо, открыла последнее из замолченного:

— Старшей Эльсы больше нет в живых. Тетя умерла и уже кремирована.

Странно, но едва я вышла от них, мне стало так легко, будто я вынырнула на воздух после глубокого погружения в толщу воды. Готовилась к тому, что придется смиряться и переваривать этот разговор, только он не задержался в мыслях. Я поняла, что большее напряжение испытываю от ожидания звонка — Андрей говорил, — нужно встретиться, а сам никак не давал о себе знать. Не попал ли в беду?

Вернувшись домой, Гранида не обнаружила. А на кухонной столешнице лежали два чистых контейнера, вилка и салфетка с надписью. Одно слово: «Сдаюсь».

Я засмеялась. Посмотреть на ситуацию со стороны, так меня бы обплевали все феминистки. Мужчина сдался и согласился лопать мои борщи, благосклонно обещав не ворчать на меня же, и не ломаться. Да, он герой, и еще помыл за собой посуду… это было забавно, но на деле не просто. Смысл не в обедах и ужинах, не в бытовом женском обслуживании условных «штанов», лишь бы милый был доволен образцовой хозяйкой… Это — другое.

К тому же я и сама не буду отказываться от того, что приготовит он, не откажусь ни от чего, что он для меня сделает — от защиты, от своей заботы, от подарка, если таковой ему захочется преподнести. Выбросить салфетку рука не поднялась. Получилось, как белый флаг с капитуляцией, мой трофей.

Просигналил персоник. Наконец-то! Я вскинула руку, но увидела, что сообщение от тети Лолы: «Ты видела, что написала Надин в блоге? Эльса, посмотри!» и приложила ссылку. Я не ответила ей, и не стала ничего читать. Даже если мама вывалила в сеть обо мне все, что узнала, или написала только о своих чувствах, я ничего не хотела касаться. Пусть теперь все идет стороной, не вовлекая меня.