— Я пришла!

Рюкзак был накрыт специальным чехлом, а я накинула дождевик. Из-за этого лямки постоянно скользили по эко-пластиковой ткани, мышцы ныли от тяжести, но я мужественно донесла сегодня все, что было по списку — запас минеральной воды, овощи и зелень. Уронила ношу на тумбу с облегчением, скинула дождевик на ручку шкафа и вылезла из зачехленных кед.

Тетя не откликнулась — в квартире царила тишина. Скорее всего она спала, выпив лекарства. В дождливую погоду в старый панельный дом легко проникала сырость, и для Эльсы с ее полиартритом, это было болезненное время. Я заглянула в комнату, увидела ее силуэт на кровати, и тихонько стала заниматься домашними делами.

И опять все те же не дающие покоя мысли — почему так? Нужно взять и написать Наталье, самой напомнить о себе, а не думать, что побеспокою. Позвонить Тимуру, задвинув на задний план ощущение, что я, чужая тетка, навязываюсь. Отправить весточку Андрею, давая знать, что я не забыла о нем. И все более менее укладывалось, если говорить о Наталье, но совсем меня смущали двое последних… дружить с мужчинами? Да кто это поймет? Да сколько лет мне и им? У нас у всех взрослая жизнь с кучей забот, работ, обязательств, а я наивно лезу в подружки и спрашиваю «Может в гости, на чашу чая?». Когда общались, все было запросто, а как на расстоянии — вот такие вот одолели сомнения.

Да, подумав о мужчинах-друзьях, мысль тут же переключилась на Виктора. Уж сколько там я проводила времени, — с ним и его родителями, не сосчитать. Дворы стали для меня… обыденностью! Я привыкла к их волшебству, я ничему там больше не удивлялась, а ходила через подвалы, арки, квартиры, сквозные подъезды — как будто так и надо. Несколько раз там работала, — в апреле убирала после снега, освежала защитным лаком лавочки и мыла плафоны на набережной. Перезнакомилась со многими.

А Виктор… у меня росла уверенность, что он готов к тому, чтобы отношения перешли из разряда дружеских в любовные. Три месяца общались, гуляли, — достаточный срок чтобы присмотреться друг к другу, все понять. Виктория Августовна недавно на кухне, когда мы были одни, высказалась, что очень рада — я оказалась идеальной: недотрога, не вертихвостка современная, которая готова прыгать в постель к мужчине сразу же. Она и Ефим Фимыч переживали поначалу, что их сын привел в дом женщину с континента, а не местную. А я оказалась порядочной, чистой и такой, как надо.

После таких признаний мне сделалось не по себе. Мне не понравились эти оценки, хотя они ничем не оскорбляли. И не понравился намек — дальше так продолжаться не может, и Виктор и его родители все же видят меня в будущем членом их семьи, а не приходящей «по-дружески», и хвалят меня за то, что я недотрога, — до свадьбы ни-ни! А я не хотела.

Меня устраивала дружба с Виктором, и как мужчину я его не любила. Какое-то время пыталась притянуть за уши «надо», «он такой хороший и подходящий», а не получалось. Не чувствовала женского волнения, не хотелось мне от него ни объятий, ни поцелуя, ни постели. Жить с ним не хотелось. Получается, обманывала ожидания стольких людей!

— Эльса, пообедаешь? — Я заглянула к тете в комнату и увидела, что та не спит, а лежит с открытыми глазами. — Я приготовила салат с помидорами, киндзой и сметаной. Есть свежий хлеб, отварная куриная ножка.

Та кивнула, и сделала жест ладонью, подзывая ближе.

— Что, тетя? Ты не можешь встать?

Если вдруг что серьезное — сработали бы и чип, и персоник — на вызов скорой, поэтому та тревожность, которая у меня возникла, оказалась беспочвенной. Ее не разбил инсульт, она не была при смерти — хандрила больше обычного.

— Посиди со мной.

— Хорошо.

— Как там Алешка?

— Соответственно возрасту. Много пишет, мало двигается, болеет спиной и давлением.

— Мне так тоскливо… я все чаще вспоминаю наше с ним детство. Почему он смог меня тогда прогнать? Как?

— Хочешь увидеться? А если не живьем, то могу втихаря пофотографировать его и тебе показать.

— Нет, не хочу. Эльса, — она вдруг взяла меня за руку, не спокойно, а резко, будто испугалась, — мне кажется, я не доживу до следующего воскресенья.

— Совсем плохо?

— Нет, наоборот. Хорошо. А так в моем возрасте не бывает. Это затишье, улучшение, и в голове ясно — значит, скоро умру.

Я сжала ее сухую ладонь в ответ, не говоря, что говорят обычно. Молчала.

— Считается, что люди перед смертью вспоминают всю жизнь, и приходит сожаление — о содеянном или не содеянном. Я прислушиваюсь, но нет его — сожаления. Ошибки были, глупости, гадости, мечты, чувства, жестокость была… Эльса. Ты очень похожа на маму. На нашу маму.

— Бабушку Арину? Чем же?

— Она заходила в комнату и говорила, — Лешик, Лизонька, пора завтракать. Я сделала горячие оладушки и какао… И сразу весь мир улыбался. Это пока мы еще маленькие были и комната у нас была одна. Наша рыжая порода… Только ты можешь больше, умеешь больше. Жалко, что слишком маленькая была, когда Лешка запретил мне общаться с тобой. Взрослая вон какая. Любишь большой город?

— Да.

— Люби. Будь счастливая, не мечтай, как я, живи просто. Без сказок тоже можно быть счастливой…

Та замолчала. А я спросила после паузы:

— Тебе сюда все принести?

— Я пойду на кухню.

Моя мама была младше Эльсы всего на три года, но разница между ними огромна. Тетя много лет жила очень бедно, плюс — болячки. Выглядела она настоящей старухой, полностью седой, худой и скрюченной. А холеная Надин стройна, ухожена, свежа и энергична. Я была уверенна, что моя мама не почувствует прихода смерти еще лет двадцать. Невольно сравнивая, напрашивался вывод — не нужно жить так, как жила Эльса… мы тезки, и я смотрела на этот итог с ужасом.

Перед уходом я сверилась с распечаткой входов-выходов на июнь. Месяц начался и еще не была выучена миграция и новые места — откуда можно попасть во Дворы. К двум мы условились встретиться с Виктором в Печатном, чтобы пройти маленькую экскурсию — он хотел, чтобы я работала там после переезда. Я не раз говорила, что остаюсь жить в мегаполисе, но и Виктор и его родители не хотели слушать, настаивая на своем. Для них я стала «дворовой», и переезд — дело времени.

Ближайший вариант открывался в шесть, пришлось выбирать другой — с улицы Стрельцовой, а это через два квартала отсюда.

— Я ушла!

Ноги в кеды, дождевик и рюкзак на плечи, и вынырнула снова в моросящий дождь. Самые крупные деревья в трущобах были спилены, хорошо разросилсь без стрижки только кустарники, поэтому иногда петляние по улицам и проездам напоминало прогулку в зеленом лабиринте.

Людей было очень мало — в такую погоду встречалась такая же родня, как и я, которая в свободное время заходила к бабушкам, дедушкам и мамам, папам, чтобы принести лекарств и продуктов. А чем дальше от выхода на станцию — тем еще безлюдней. Я шла без страха. В наушниках играла лиричная музыка, по настроение к дождю, плечи отдыхали под легкими лямками, а ноги уверенно несли меня по маршруту.

У соседнего дома я свернула на подъездную сторону, как увидела впереди себя всего шагов на двадцать — Карину. Другое место, другая погода и другая одежда — но узнала ее сразу. Она несла большую сумку через плечо, напоминая дореформенных почтальонов и обходила большую лужу в утопленном асфальте тротуара. Меня дернуло за язык:

— Карина?

Она вздрогнула, как испуганный зверек, тут же замерев с готовностью немедленно убежать. Взглянула на меня и внезапно действительно кинулась назад, откуда шла, словно я была опасностью.

А вот она для меня — связующим звеном — шаг в поисках брата Андрея, если тот особенный потеряшка, что с ней был в метро, — Илья. Наверняка Илья!

— Карина, подожди!

Не хотелось упускать такой счастливый случай, и я побежала за ней. Она комплекцией была меньше меня, бежала быстро, но сумка мешала уйти в спасательный отрыв.

— Я поговорить хочу!

Мы пролетели открытую часть улицы и завернули в глубину сквера, потом через заброшенную площадку с разрушенным фонтаном, через низкий забор школы, на чьей территории Карина из последних сил припустила к пристройке спортзала и скрылась за дверью входа в цоколь. Во мне много было упертости, и я, добежав, смело взялась за ручку. Железная дверь тяжело открылась, запахло землистым подвалом, и ступеньки вниз уводили в полумрак. Дальше я пошла осторожно.