Персоник на руке дал сбой в музыке — вклинилось объявление о станции, хотя выходить мне не на этой. Я отвлеклась, повернула голову, мельком посмотрела на новых пассажиров и вдруг среди прочих увидела женщину, которая ничего не слушала и не читала, не смотрела на экраны с рекламой. Так непохоже на всех нас, кто в массе своей ехал «глухими» и «слепыми» — в наушниках да в экранах. Она села напротив, чуть по диагонали, — стройная, высокая, с длинными светлыми волосами, забранными в конский хвост. Усталая, красивая, погруженная в себя женщина.

Персоник не хотел возобновлять плейлист, мигнул экраном, и я ждала, что сейчас услышу рекламу. Но вдруг прозвучал раздраженный голос:

«…что вдруг стряслось за последние две недели? Откуда эта тревога? Как будто не своей жизнью живу, потерялась… что случилось?.. муж, дочь, работа — все для кого-то, все потому, что так хотела мама с самого начала. А где я осталась? Куда я делась?..»

Открыв настройки, убедилась, что никакая аудиокнига не включена. Тогда откуда? Ни звонка не идет, плеер сам вылетел.

«…которую ночь не получается выспаться. Нервы не дают. Муж хороший человек, но я… это привычка… и шея болит, эта боль в затылке от нее. Ничего не помогает… Дочке семнадцать исполнилось, только поступать, сколько же денег надо… об этом думать нужно, а я о себе?»

Тут попутчица чуть сморщилась и потерла шею сзади. Она покрутила головой, закинула ее назад, но долго потолок не рассматривала. Опустила глаза в пол.

«Мерзотная реклама. Даже без звука смотреть тошно… да от всего тошно. Ненавижу свою жизнь. К мужу привыкла, дочь люблю, а маму ненавижу, потому что не могу ей противостоять… к самой себе чувствую отвращение. Я чужая, а настоящая осталась черт знает… а эта рыжая чего смотрит?..»

Я так вытаращилась, что, кажется, забыла моргать. Такое нереальное явление доходило до сознания с трудом — мысли постороннего человека транслировались мне в уши. Она отвернулась. Резко засунула руки в карманы своей облегающей куртки и вся словно нахохлилась.

«Еще час убить надо… еще целый час! Как я мечтала о свободном времени, а теперь не знаю, куда деваться… да, вот, куда я делась? Куда потерялась, когда? Наташка-потеряшка… лишь собакам и нужна, и дочери, может быть. Как же хочется счастья.»

Персоник издал звук переключения каналов и в уши мне ударила музыка, показавшаяся неожиданно громкой.

Лекарств не принимаю, головой не билась, подозрительных продуктов не ела… На какой почве у меня помутнение? Что это?

До своей станции я думала только об этом. Косилась в сторону попутчицы какое-то время, а потом вид загородил мужчина. Двойственное оказалось состояние — трезво понимала, что это невероятно, и в тоже время была уверена, что в здравом уме и что слышала, то слышала…

«Станция Офицерская» — оповестили в ушах мою остановку, и я поднялась на выход. Приказала самой себе успокоиться. Прямо сейчас с этим все равно ничего не могу сделать. Женщина из вагона исчезла, и догонять ее смысла нет. Мне нужно навестить тетю, и домой, — работать… Но что это было? Как объяснить? «Эта рыжая» — не совпадение, я пялилась на нее и я действительно рыжая…

— Надо отвлечься и подумать об этом после… — сказала себе под нос, включила музыку погромче и вышла.

Я родилась здесь, и любила старый город с детства. Когда-то он был обычным, как все города. Потом, попав в программу развития, отошел на задний план, а прямо под боком развернулась стройка будущего мегаполиса с тем же названием. А невысокий бетонный Сиверск превратился в трущобы на отшибе — отмирающий год за годом рудимент города-миллионника. Я помнила улицы живыми, дворы ухоженными, а людей здесь счастливыми. Теперь же, сейчас, я шла от станции метро по плиточному тротуару в скудном свете единственной цепочки фонарей и старалась по сторонам не смотреть. Вокруг царили заброшенность, темнота и тишина.

За всю дорогу не попался ни один человек. Летом, в теплую погоду в это позднее время я еще встречала двух-трех гуляющих, а вот в ноябре, при плюс пяти, ни души. Несколько минут дороги становились мрачным путешествием в мир отчуждения. Но не смотря на всю неуютность, в трущобах я никогда не испытывала страха. Я шла со своей музыкой в ушах, смотрела под ноги и знала, что если обернусь — как раз в полоске между домами увижу огни обитаемой части. Той, где станция. Там летают коптеры, там люди, там работающий до полуночи магазин.

— Я пришла!

Рюкзак с продуктами скинула на тумбу, куртку на вешалку, разулась и заглянула в зал.

Тетя Эльса, сухая и скрюченная полиартритом старуха, сидела в кресле перед телевизором и кривилась от напряжения, вдавливая кнопку на пульте. Я утащила рюкзак на кухню, там помыла руки и быстро перешла к делам. Раньше все сделаю, раньше уйду, поэтому выработанный порядок помогал мне оперативно расходовать время, — ревизия холодильника, дополнение или замена продуктов, грязная посуда, готовка, ужин, снова посуда, мусор и «я ушла!».

— Эльса, я сегодня молочку свежую принесла, если сырники на ужин сделаю, будешь?

Старуха кивнула. Ей удалось сделать звук тише и теперь она сидела в зале под шепот телевизора. Она любила игнорировать приходы, редко разговаривала, но я знала — всякий раз тетя тщательно прислушивалась ко всем моим действиям. Как там тарелки гремят или холодильник хлопает.

Готовила я на два-три дня, — что-то замораживала порционно, что-то раскладывала в контейнеры. Научилась так все составлять, чтобы тете меньше работы в итоге — разморозить и погреть в микроволновке. Посуду она не мыла, поэтому меня всегда ждала полная раковина.

Сырники были последним блюдом из процесса готовки — чтобы не успели остыть, с холодной сметаной и перетертой малиной. Я их нарезала, присыпала шоколадной крошкой и, сервировав на подносе, подала с салфетками и чашкой теплого чая. Себе принесла кофе, и села на диван рядом. Ужинали и молчали. Смотрели телевизор. Я любые передачи терпеть не могла и старый диван мне не нравился, но это я делала для себя. Мне хотелось какой-то человечности в итоге, пусть даже имитации общения, не обслужить и «пока-пока», а десяти минут просто так вместе, как будто близкие люди.

Мысли вернулись к тому, что случилось в метро… вытащила из рюкзака таблетки наушников и с осторожностью вставила в уши, вернувшись в зал. Тишина. Включила музыку. Ничего не перебивалось. Нашла даже тот самый трек, что был прерван в вагоне — ноль. Эффекта чтения мыслей не повторилось.

— Я ушла!

Куртку на плечи, пустой рюкзак на плечи, обувка, мешок с мусором до ближайшего бака, и я снова в пути по трущобной темной улице. Хотелось бы как обычно слушать музыку и не думать ни о чем, но не получалось. Наташка-потеряшка…

Одна назойливая мысль сменилась другой — а вот тетя моя, вся такая несчастная и больная, своей жизнью жила, или тоже «потеряшка»? В ответ в голову так и лезли далекие воспоминания или папины реплики на ее счет. Отец часто говорил «она заслужила», а мне хотелось с ним согласиться. Но все же я, как бы к ней ни относилась, подписала бумаги об опекунстве и ходила сюда уже пять лет.

Нет, тетя Эльса не была преступницей или сумасшедшей. Она была «Стрекозой» из бессмертной басни.

Мне рассказывал об этом отец: они родились прямо в миллениум, в двухтысячном, близнецы — Лизонька и Алешка. Один в один кареглазые и рыжие. Он серьезный, рассудительный и целеустремленный, а она взбалмошная, легкомысленная и ленивая. Энергии у обоих было много, только Алексей, мой папа, умел ее направлять в нужное русло, а Лиза разбрызгивала ее, как фонтан, во все стороны. Настоящие «Стрекоза и Муравей». Их родители не могли нарадоваться на сыновьи успехи, — он сам хорошо учился, поступил, строил карьеру. Надежно встал на ноги, живя отдельно и самостоятельно с семнадцати лет. А вот дочкина легкость бытия волновала с каждым годом сильнее, ведь та не стремилась ни хорошо закончить школу, ни получать профессию, ни работать. Все мечтала о чем-то. Работать, все же, устраивалась, но очень ненадолго — больше четырех-пяти месяцев не выдерживала. И год-полтора-два снова каникулы.