Тут Виктор слегка подался вперед, и произнес уже с улыбкой:

— И я тоже просто так, я ничего не жду и тем более, не потребую. Мы пришли сюда, едим десерт, разговариваем, потом пойдем дальше гулять, и после я провожу тебя до метро. Вечер ни к чему тебя не обязывает, как бы это пошло ни звучало — ни за что не надо платить, понимаешь?

Я кивнула. Высыпала орешки в пиалу с лакомством, размешала и отправила ложку в рот, наслаждаясь сразу всем букетом — вкусом, ароматом, и теплой усмешкой моего незаурядного друга. Хорошо было не думать. Хорошо было забыть о том, что рассказали родители…

Когда мы зашли за Нюфом Евфим Фимыч и Виктория Августовна не хотели нас отпускать без чая и пирогов с капустой, но время и так позднее.

— Мы прогуляемся еще минут двадцать на набережной, и все.

— Эльса, обещай, что не будешь пропадать так на долго, а заглянешь в гости в ближайшие же дни!

Я кивнула, уверенная, что смогу забежать сразу после похода к тете. Виктор, ненадолго разувшись, скрылся в глубине квартиры, а Ефим Фимыч выпустил с кухни нетерпеливо гавкающего пса.

— А ты знаешь, что у него скоро будут щенки? Не прямо у него, конечно, а у его невесты, и одного кутенка отдадут нам. Мы его тебе подарим. Ты же любишь собак?

— Таких наглых собак? — Нюф в коридоре заполнил собой все, крутясь восьмеркой возле моих ног и настырно бодая локти и рюкзак головой и носом. — Конечно люблю. Но сейчас он похож больше на кота!

— Удивительно, да? — Виктория кивнула своему мужу. — У него море щенячьей радости только при присутствии Эльсы. Нюф игривый, энергичный, но от тебя он еще более радостный.

— Пойдем!

Я успела чуть погладить собаку, как Виктор вернулся с варежками в руках, и щелкнул язычком замка.

— Хорошего вечера.

— Не пропадай, родная!

Внизу я увидела родителей Виктора у освещенного окна, они махали нам, и я невольно тоже подняла руку. Это было так сказочно. Это было так, как не бывает больше нигде — теплый дом, уютный свет из залы, семейная пара. На мою поднятую ладонь сам Виктор надел вязаную варежку:

— Нашел, носи. У тебя уже пальцы все белые и нос красный. В другой день подыщем и пальто теплее, потому что твоя мегаполисная одежка только на весну здешнюю подойдет, а не на зиму.

Он дал мне вторую варежку, а потом снял с себя шарф и намотал его на меня. Укрыв и шею и полголовы.

— Спасибо.

— Ты не представляешь, как же я рад, что встретил тебя сегодня. А если бы ты больше никогда не решилась прийти к нам, то я бы тебя и не увидел, да?

— Как можно сюда не прийти? Работы много свалилось, и с родителями дела были.

— Эльса, — он решительно взял меня за плечи, добавив в голос торжественности, — от лица всех дворовых жителей, приглашаю тебя сюда насовсем. Переезжай. Твоя жизнь изменится в лучшую сторону. Ты будешь ездить на континент навещать родителей, тебе не придется расставаться с близкими. А здесь будет больше друзей, больше времени.

— А работа? Я люблю заниматься визуалом, оживлять на несколько минут для людей их мечту или воспоминания. Куда без технологий?

— Придумаем что-то похожее и тут. Пойдешь в Театральный Двор или в печатный. К черту эти гаджеты, от них больше вреда, чем пользы.

Виктор схмурил свои темные брови и заговорил более серьезно, не отпуская мои плечи, а, наоборот, покрепче сжав их пальцами:

— Тебя травит тот воздух, я же вижу. Я видел какая ты сидела в том вагоне — лица нет, измученная, глаза были красные, будто не спала двое суток. Сколько там людей, толкаться в потоке чужаков. Сколько там информационного мусора с каждого экрана, с аудиовещателей, засилие лжеценностей — вкалывать, чтобы потреблять. А жить когда? А сейчас я вижу, что лицо у тебя просветлело, щеки горят, глаза сияют. Тебе тут место.

Я улыбнулась, чувствуя, что лицо и уши у меня действительно горячие.

— Я честно хотел бы видеть тебя здесь чаще, и я себя не в женихи сватаю, а не могу смотреть, как, явно наш человек, гибнет там, — он кивнул в сторону, — где забывается все хорошее и бескорыстное.

— Я тебе сейчас не отвечу, Виктор. Это слишком непростой шаг.

— А по-моему, проще некуда. Ладно, может, не пойдем на набережную Пройдем круг по нашему Двору, а потом я тебя провожу… или останешься у нас переночевать?

Я вскинулась:

— Нет, ты что. Это совсем никак, я лучше домой.

— Как хочешь.

Нюф, взрывая грудью сугробы, носился под окнами, потом аккуратно вынюхивал закрытую арку, из которой я впервые попала сюда, и, набегавшись, стал вышагивать рядом с нами. Мы прошли Двор от края до края пять раз. Я слушала Виктора, который стал рассказывать про то, что последние годы роется в городском архиве, чтобы досконально изучить Сиверск, с самого основания. Детально читает все подряд, надеясь по новостям прошлых лет, по документам проектного строительства понять — есть ли хоть одно упоминание Дворов. А еще у него есть убеждение, что и других городах-миллионниках есть похожие пространства, и есть мечта — побывать там. Он искал что-то, что называл «Путь».

Когда мы прошли через другую арку, поменьше первой, и вышли в трущобы, мой персоник ожил и дал короткий сигнал, Потом еще дважды. Я силой воли удержала руку, чтобы не глянуть тут же на сообщение, и не обидеть тем самым Виктора, который продолжал говорить.

Ноги у меня устали, в навалившейся теплоте не расслабило, а, наоборот, начало немного потряхивать, как будто я еще больше замерзала. Как бы ни было интересно, но я Виктора слышала уже через слово, смотря вперед на просвет между домами и мысленно торопилась туда — сейчас сяду в вагон, доеду домой, залезу в горячую ванну, отогреваясь, и спать! Так хотелось вытянуться во весь рост под одеялом и отключить мозг.

Меня одолевал прошедший день, накатывая на сознание тяжелыми облаками — в детстве со мной случилась беда, родители сделали все, чтобы я забыла убийцу и убитого ребенка, я выяснила это, и на несколько минут снова была, как в детстве, в объятиях мамы и папы. И он не злились друг на друга. Они хотели мне счастья, каждый по-своему, и я пойду на уступки — доучусь на журналиста, помогу отцу со статьями, подыщу себе пару и подумаю о детях. Заглажу свою вину неблагодарности, получив и свою награду — мир между нами тремя, мы снова будем семьей… Кто знает, может, и на предложение Виктора соглашусь. И присмотрюсь к нему, как к «моей любви на всю жизнь», чем он не жених, и чем я ему не невеста? У него со своими родителями теплые отношения, он знает, что такое дом. Он открыт, и зовет меня к себе…

Уши заложило как ватой, и я не могла вникать в рассказ Виктора, но внезапно меня встряхнул и вернул на землю рык Нюфа. Пес бежал все это время то впереди, то позади нас, обнюхивая голые кустики аллеи и лавочки, как вдруг вскинул голову и зарычал, развернувшись всем корпусом в сторону темного проулка. Это был опечатанный и нежилой участок квартала, бетонные коробки домов стояли как стояли, людей с той стороны или вообще шевеления, не заметно. Было еще темнее в глубине, внутри. Ничего не разглядеть.

Нюф расставил передние лапы, ощетинил холку и пригнул голову, зарычав сильнее. Глухо, злобно, предостерегающе.

Я посмотрела на побледневшего, как бумага, Виктора, но он не отозвал пса, и стоял на месте как вкопанный.

— Что там, Нюф?

Тот на мой вопрос стал лаять, оголяя клыки, и делать медленные шаги на встречу невидимой опасности. Я стянула варежку, лихорадочно полезла в карман за наушниками и сунула таблетки в уши, едва не уронив одну в снег из-за трясущихся пальцев. Была тишина. Я залезла в персоник, включая хоть какой-то трек музыки или станции, чтобы активировать возможный поток чужих мыслей, и музыка не прервалась. Виктор, поняв меня не правильно, вышел из оцепенения:

— Не вызывай никого. Меня не видно в толпе, но если прилетят коптеры, так легко остаться невидимкой не получится. Будут вопросы.

Еще несколько секунд собака агрессивно рычала, потом заворчала, и как только для чутья все стало спокойно, Нюф фыркнул. Его поза расслабилась, шерсть на загривке сникла, и он обернулся на нас.