Гранид так на меня и смотрел — будто я его враг. Разбита губа, нос, скула — и так сильно, что синяки заволокли пол-лица, и белок глаза налит красным. Худые костяшки пальцев сбиты до крови.

— Подрался? — Спросила я, едва увидев этот кошмар.

Я не понимала странный мир мальчишек, тем более таких взрослых как он. И не догадывалась — с чего вдруг Гранид так набычился, так зло смотрит, как будто я в чем-то провинилась.

— И что с того? Ну, подрался.

Чаще всего мы встречались у этого большого мшистого камня. Удобное место — просматривается издалека, и я бежала сюда со всех ног, потому что соскучилась, не видя Гранида почти неделю. В Безлюдье только прошла гроза, травы были мокрыми, ароматы тяжелыми, и воздух колыхался, искажая дальнее. Бежать пришлось босиком, зажав в руках ремешки сандалий и неудобно придерживая лямки рюкзака. Добравшись до места, запыхалась, а тут вдруг он — такой чужой и колючий. Принес в Безлюдье… я не объяснила бы это точно… кусок своей детдомовской жизни.

— Из-за чего?

— Урод один мой тайник откопал, нашел фотоаппарат и разбил.

— Ты его сильно побил?

Молчание. Даже тишина безветренного луга стала громкой.

— Нет… он с дружками был, я два раза успел ударить.

— Все равно хорошо. Я бы тоже дралась! Я бы дралась, даже если врагов целая армия!

— Ты бы? Да ты пушинка…

— Все равно.

Гранид недовольно хмыкнул, но я уже ощутила, как из него всего вытащилась невидимая холодная спица.

— А я думал, что ты сейчас начнешь, как остальные — драться не хорошо, надо уметь договариваться, сам дурак, сам спровоцировал… а я всегда буду давать отпор, даже если их сотня. Даже если убивать будут — умру в борьбе.

— И я тоже!

— Да ты хоть раз дралась?

— Нет. И что? Думаешь, если девчонка, то буду визжать и плакать? Кулаки у меня слабые, а кусаться смогу…

Гранид заулыбался, совсем уже оттаяв, сморщился, потер разбитую губу.

— Болит? Я сегодня с собой термос взяла с холодным компотом, можно приложить.

— Это же термос. Он сам не холодный. А я картошки набрал. Запечем в золе, будешь?

— Буду.

— Спасибо… — шепнула я собственной памяти в благодарность, что исполнила мое желание.

Когда вышла, кофе был готов, и пах на всю маленькую квартирку одуряюще. Мы поменялись местами — Гранид оказался на кухонной половине, а я залезла на стул со стороны комнаты и потянулась за кружкой. Обычно к ночи я пила минералку, но в этот раз хотелось другого:

— Еще сливки, они в холодильнике в дверце, открытый пакет, достань пожалуйста.

Он достал, и когда я налила их в кружку, смешав с кофе два к одному, и сделала первый глоток — впала в блаженство. Гранид сделал кофе и себе. Я заметила его быстрый взгляд на своих ладонях, на плече, снова на лице — менял ли он при этом свое мнение о подгоревших блинчиках и вспыльчивом любовнике, не углядела — глаза он тут же увел, но из голоса исчезла язвительность:

— Объясни, пока мозг не сломал…

— М?

— Я забрал у тебя последние деньги, повел себя по-свински, а ты все равно без вопросов пускаешь меня в квартиру, считай, ночью? Предлагаешь ужин, уходишь в ванну, оставляешь одного в комнате, где я могу что угодно сделать. Я проверил — код-ключ на двери не заменила… я ждал другого приема, и готов был пробивать твою озлобленность, обиду и молчание… почему ты мне так доверяешь?

— Люблю тебя, дурака, — ответила я и подперла щеку ладонью, удобнее устраиваясь.

— А если серьезно?

— Если серьезно, то какое у тебя ко мне дело?

— Дело подождет. Расскажи, когда и кто на тебя напал?

— Любовник приварил…

— Сказал, что сказал! Вижу, что зря над тобой поглумился… рассказывай.

Злорадное удовольствие зацепило мне сердце, как когтистой кошачьей лапкой, — я услышала раскаянье в его голосе. Искреннее.

— Андрей сказал, ты помогаешь ему в трущобах, в расследовании. Люди из притона, колодезные, ищут не только тебя, но и меня… оказывается. Повезло, вывернулась, у них что-то не по плану пошло.

— Андрей? Ты о следователе Черкесе?

— Ну да. Он мой друг, мы на «ты» и я обращаюсь к нему по имени.

— Что значит «колодезные»?

— «Колодцы» — так называют место, где держали тебя и держат остальных.

Гранид с начала беседы сделал пару глотков кофе, а теперь допил сразу и все, одним разом. Я свое удовольствие растягивала, прикладываясь к объемной кружке потихоньку.

— Расскажи, что еще знаешь?

А как было рассказывать? Про Дворы, карту, Илью? Пространства в пространствах? Сосредоточиться на том, чтобы начать объяснение, не получалось — я вдруг заволновалась от одной внезапной мысли — а если?…

Прошло много лет. Гранид в общих чертах помнит ту меня, десятилетнюю девочку с рыжими волосами, и сейчас уже никогда не поверит, что я и она — одно, ведь города друг от друга слишком далеко. Он не поверит, что я могла из Сиверска, всего лишь пробежав между бетонных заборов или через заросшую арку от остановки, или через школьный прорванный забор попасть к нему — в пригород Тольфы, в Безлюдье, где тоже было немного пространства в пространстве — без чужих… а я могла!

А если я сейчас покажу ему фотографию? Свою — из семейного архива или со съемок для каталога? Снимок тех лет. Что будет?

Это его я, из-за невероятно детальных вспышек с погружением, помню подростком, и хоть сейчас могу сказать, что на его линялой футболке косо зашит рукав бордовыми нитками. Что он обжег себе пальцы, когда чистил для меня от золы и шкурки молодую картошку, которую сам принес, сам запек и угостил — тем, что есть, без изысков. Что плевался косточками из компота, пытаясь попасть в раскол трухлявого пня. Что читал мне в тот день «Сказки дядюшки Римуса» из библиотечной книги… Осколок прилетел не один, а с искрами всего прожитого тогда дня. Это все — было со мной всего несколько минут назад. А для него — годы. И для него она — Лисенок. Имени Эльсы он не слышал…

— Не молчи, Ромашка.

Я зажмурилась и нахмурилась, стараясь одной гримасой скрыть другую — желание улыбаться от услышанной в его взрослом голосе теплоты.

— Длинно выйдет. Я потом как-нибудь расскажу. Сейчас ночь, и сил у меня мало.

— Тебя один заловил и ударил?

— Двое. Случайно попалась.

— Что они хотели?

— Узнать, как я тебя вытащила из палаты, и где ты сейчас… не смотри с таким удивлением, я объясню. Только не сегодня. Меня вот-вот отключит от усталости. День сумасшедший, мамин вечер, мамин редактор, смерть Эльсы, крематоры. Ты объявился с грубостями… хватит. Оставайся, если хочешь. — Я допила кофе, достала свою подушку и покрывало, по минимуму устраиваясь для сна на диване. — Проголодаешься — еды вагон. Твое дело до утра подождет?

— Эльса, что я такого хорошего тебе сделал, что ты смотришь на меня так, как будто я не скотина, а закадычный друг?

— Спокойной ночи, Гранид.

Утром персоник не разбудил — и я проспала время своей гимнастики. Оторвала голову от подушки тогда, когда действительно выспалась. Думала, будет ломать в плечах и локтях после вчерашнего груза, но обошлось — тело чувствовало себя сносно и даже бодро. Только хотелось пить.

Вместо Гранида в комнате была записка «Буду к 11» — на салфетке, одиноко лежащей на чистой столешнице. Чашки и турка вымыты, но из еды он ничего не тронул. И не оставался ночью, — все запасные подушка, плед и прочее, так и лежали сложенные на полке, как раньше.

Пока умывалась, ставила чайник и решала, какой чай заварить, прокручивала в голове вчерашние разговоры — непонимания с мамой, брезгливости с Елисеем и такой необычный с Гранидом. А что ему нужно, что он пришел? Улыбалась новому воспоминанию из прошлого так, как будто была на свидании. Укорила, что не думаю вовсе про тетю, умершую буквально несколько часов назад, и нет во мне ни капли печали.

Переключившись на прочее, поставила сама себе ближайшей задачей выйти на Карину, а заодно и решить бытовую проблему. Вырвала лист из блокнота для рабочих заметок, быстро написала письмо: