Вот тут я заплакала. Вытаскивала еду на кухонный стол и рыдала над всем, что она не попробовала. Грибной суп с курицей, запеканка из кабачков. Витаминный салат из молодой капусты, овощные шарики с тунцом, обжаренные в яйце, миндальные булочки, посыпанные кунжутом — которые были как свежие, если их на минуту поставить в микроволновку.

Гора еды. Да, я не любила Эльсу, как могла бы ее любить дочь, внучка, сестра. Но мне было так важно сделать ее жизнь чуть счастливее с помощью вкуса. Последней оставшейся радости. Чтобы утром, днем и вечером старуха могла ощутить разнообразие в своей однообразной жизни, ощутить разные ароматы в серых днях. Острое, сладкое, кислое, соленое, пряное — хоть как отвлечь от болезни тела и угасания духа.

Притащив рюкзак из коридора, стала складывать в него все порционные заготовки. Вниз то, чему не страшно давление веса — заморозка, в середину сухую еду без подлив и соусов, сверху — что войдет из оставшегося. Но все равно, надувшийся до отказа рюкзак не вместил объем холодильника. Я ушла в зал, ставший складом, и нашла два прозрачных пакета с ручками — в них привезли новые пледы, что Эльса заказывала по каталогу. Много веса не выдержат, но самое хрупкое и мягкое — поместится.

Квартира оплачена на весь июнь. У меня оставалось три недели, чтобы освободить ее для гор. управления, и я могла бы забирать еду частями, приезжая хоть каждый день… я подумала так, и все равно решилась тащить сегодня. Это на каком-то физическом уровне было — невозможно оставить ее здесь! Нет, нет и нет! Эльсу увезли, и я увезу самое ценное — сегодня.

Вставила единственный наушник в ухо, новые так и не купила пока, включила тихую песню, вышла в трущобы навьюченная рюкзаком и двумя сумками. Спину сразу захолодила заморозка. Прочная ткань сзади прошита вставкой для удержания формы, но все же она и тонкая блузка не защищали от холода. Нести было неудобно — плечи заныли уже через сотню шагов, отдельно разболелась рука с паутинным красным следом от недавнего укола блокатора. Я стала останавливаться, ставить сумки на землю, поправлять лямки, тереть холодную поясницу, оглядываться — потому что это трущобы, а вызвонить Андрея или Тимура в голову не пришло. И сейчас было неудобно. Наушник «потеряшку» не выявлял, и думать, что я услышу возможных преследующих, было глупо — чтение мыслей не про них. Услышу ли я еще кого-нибудь хоть раз?

Я добралась до метро, до своего поезда и вагона, а когда поднялась наверх в городе, ужаснулась — сколько еще идти пешком! Наземный общественный транспорт не ходил, да и зачем? Десять минут легкой пешей прогулки — и вот он, комплекс полихаусов этого кольца. А те, что дальше — так проедь еще станцию.

Руки у меня почти оторвались — прямо от плеч. Выкладывать и выбрасывать здесь — лучше умру! Я должна донести все до дома, к себе, и не важно, что места для хранения мало. Должна! Глупо, уперто, себе во вред!

— Только отдохну…

Даже лавочек не было — зона не для прогулок и отдыха. Прямая пешеходная с узким газоном, на который я свернула, скинув в траву всю поклажу и присев на корточки. Время позднее — перевалило за одиннадцать, солнце давно зашло, но огни мегаполиса светили ярко. Редкие попутчики, что вышли вместе со мной со станции, вслепую ушли вперед.

С одной стороны хорошо — каждый в персонике, смотря в него, слушая его, не замечая людей вокруг, — не замечали и меня. Скрюченную в присяде, в длинной неудобной юбке прямо посреди газона. Какой позор.

С другой стороны так сильно захотелось, чтобы хоть кто-то подошел и предложил помощь. Просто так, потому что увидел и пожалел.

Шутка в том, что если я лягу и притворюсь мертвой, никто не подойдет. Все увидят и все не подойдут — из-за чипов и персоников. Если беда, то сигнал уже отправлен, летят коптеры, едет скорая. Какая тут еще помощь? Смысл приближаться? Если умерла — тем более. Ждать, что кто-то посторонний подойдет и спросит «Помощь нужна? Что с вами?» — это не Дворы. Там кинутся все и сразу. Это континент, это «слепые» и «глухие» жители мегаполиса.

Подавившись жалостью к себе, на себя и набросилась — а сама? Сама что? Я вообще отвернулась от человека и пошла прочь, когда он неприкрыто говорил «Помоги!». И не в тяжелых сумках. Помоги выжить! Какая же я черствая и жестокая, раз смогла так поступить! Эльса умерла — а жалко свою еду. Мама призналась, что прожила жизнь без любви — а мне жалко свое детство. Люди в Колодцах страдают в плену без помощи, — а я ною от боли в руках, и мне снова жалко себя… Как так?

Я поднялась, попыталась вернуть рюкзак на спину. Но мышцы дрожали и пальцы сами собой распрямлялись. Пришлось опять скрючиться рядом, уже на коленках, обняв проклятую ношу и уткнувшись лбом в молнию. Не могу идти дальше. Внезапно рюкзак зашевелился. Стал отползать от рук вверх. Исчез. Пакеты тоже подобрал кто-то — в легких походных ботинках и темных джинсах.

— Вставай. Тебя я не допру.

Я подняла голову и увидела Гранида. Изменившегося, но такого узнаваемого в своих чертах. Он вдруг поморщился, едва увидел мое лицо:

— Вот гадство… Любовник приварил за подгоревшие блинчики? Ромашка — девочка для битья… У меня к тебе дело, я от твоего дома до сюда уже два часа гуляю. Где тебя носит и откуда ты все это прешь?

Я молча поднялась, молча пошла вперед налегке.

Когда мы зашли в квартиру, рюкзак и пакеты он поставил в кухонную зону. Разулся по свойски, прошел в комнату, вымыл руки в ванной.

— Спасибо.

— Не за что.

Я ополоснула руки в кухонной раковине и стала разбирать все прежде, чем окончательно растает заморозка и сомнется то, что особенно жалко — ягоды.

— Зачем тебе столько?

— Это от Эльсы. Ее сегодня в крематорий увезли, а выбросить еду рука не поднялась.

— Соболезную. Был хоть толк? Она сказала тебе напоследок мудрые слова, открыла семейную тайну? Или зачем еще годами ухаживать за старухой?

Гранид взял со столешницы пакет с миндальными булочками, посмотрел на него и поставил обратно:

— Извини. Меня твой фонарь под глазом разозлил… знал, что ты доверчивая, но подставиться под кулак? Какую сволочь ты так близко к себе подпустила?

Я не выдержала. Посмотрела на него с искренним непониманием — ненавидит он меня что ли? Почему так думает? Какими поступками я его убедила, что именно такая женщина — терпила под кулак? За что? Не стала ничего говорить… я была рада, что он объявился, но не рада его злому настроению и раздражению. Мне очень хотелось окунуться в новый осколок памяти, хоть на секунды, и увидеться с тем Гранидом, который никогда не смотрел на меня с презрением. Свидание с прошлым, ну, пожалуйста!

— Ужинать будешь?

Не во всем правильные, черты Гранида, — с крупным носом, выступающим подбородком, кривой ухмылкой, — были такими гармоничными и красивыми, что даже неприятные чувства их не портили. Обаяние характера брало верх, а глаза, с темными колючими ресницами и таким же колючим взглядом, обезоруживали меня. Я смотрела в них и убеждалась — мой мальчишка-Гранид не умер, а все еще где-то внутри него. Как достучаться?

Я не ответила на его вопрос, а он на мой. Так, дрогнул бровями, не ожидав услышать мягкости в голосе. А мне уже было все равно, что подумает. Я рада, что снова его вижу.

— Сваришь кофе? Мне нужно умыться и переодеться в домашнее.

Умывания не хватило — я заколола волосы и залезла в душ, только бы смыть с себя все — и мамин вечер, и трущобы, и пустую квартиру Эльсы. Мышцы расслабить от перенапряжения. Переодеться в любимое платье недостаточно, чтобы скинуть груз всего дня, оставив его за дверью.

Прежде, чем выйти, взглянула в зеркало на себя. И осталась довольна. Плевать на красоту — я не далась в руки, а дралась, не струсила и не ударила в грязь лицом. Я лисица, а не лисенок, и у меня свои зубы, свои когти и свои шрамы.

— Убивать будут, — умру в борьбе! — Зло прошептала отражению…

И жаркая влага ванной комнаты вдруг коснулась моего лица влажным и летним зноем после грозы…