— Ого! И что же вы там читали?

— Гоголевскую «Шинель», звонкими голосами, но вразнобой отвечали девочки.

— Ну и как, понравилось?

На этот раз инициативу перехватила Анастасия. Мгновенно приняв серьёзный вид, она наморщила нос, заложила руки за спину и, медленно прохаживаясь, начала говорить нарочито гнусавым голосом:

— «Даже те русские писатели, которые стояли наверху социальной лестницы, не брезговали сбегать вниз, перепрыгивая через три ступени, чтобы заглянуть в дворницкую под дверью. Вся большая литература — это беспрестанное копание в душе “маленького человека”, который из-за своей социальной ничтожности не может запретить любопытствующему литературному жандарму вломиться с обыском в его каморку. И всё, что там обнаруживается, с безжалостной откровенностью выносится на литературный свет, становясь предметом праздного любопытства читающей публики и составляя славу автора...»

— Браво, браво! — захлопали в ладоши Мария и Татьяна. — Именно так и проповедовал нам господин Николаев. А мы его ещё спросили — разве бывают литературные жандармы?

— А что вы тут говорили про дух Казановы, дядя Сандро? — неожиданно вспомнила Ольга. — Мы тоже хотим пообщаться с привидением!

Великий князь переглянулся с племянником и с улыбкой отрицательно покачал головой.

— Ну почему, почему?

И все четверо, как по команде, взявшись за руки, образовали вокруг него хоровод, после чего, приплясывая и кружась, начали распевать.

— Хотим увидеть, привидение, чудесное видение, чудесное видение!

Широко улыбавшийся Александр Михайлович, видя перед собой круговорот задорных и милых девичьих мордашек, стоял-стоял, а затем вдруг упёр руки в бока и пустился вприсядку, чем вызвал настоящий взрыв восторженного визга. Сам Николай стоял немного в стороне, с блаженной улыбкой наблюдая всю эту катавасию.

Всеобщее веселье прервало появление камердинера. Подойдя к царю, он что-то негромко сказал ему на ухо, после чего лицо Николая сразу приняло напряжённое выражение. Татьяна, оказавшаяся в тот момент ближе всех к отцу, услышала имя Распутина и громко произнесла его вслух. После этого девочки, мгновенно рассыпав хоровод, устремились к выходу. Одна только Мария обернулась и помахала рукой великому князю.

— Поцелуйте от нас тётю Ксению!

Стоило им скрыться, как Александр Михайлович протянул руку племяннику и сухо заявил:

— Прощай, Никки.

— Ты уходишь, Сандро?

— Да, не хочу сталкиваться с этим мерзавцем. А тебе советую подумать о том, что, прислушиваясь к его советам, ты рискуешь не только потерей империи, но и жизнями своих дочерей!

Лицо Николая исказилось столь болезненной гримасой, что Александр Михайлович понял — он перегнул палку. А ведь, предлагая племяннику познакомить его с Муравским, он имел вполне сознательное намерение вытеснить из императорской семьи Распутина, предложив вместо него другого, несравненно более рафинированного и цивилизованного медиума, чем все те юродивые, которые периодически появлялись при дворе прежде сибирского мужика, начиная с печально известного французского шарлатана мсье Филиппа. И уж куда лучше вызывать дух великого авантюриста Казановы, чем терпеть во дворце запах мужицких портянок!

— Впрочем, ничего ещё не потеряно, — поторопился добавить он, обеспокоенный молчанием племянника. — Так я приведу к тебе своего медиума?

— Разумеется, мне будет очень любопытно. — Николай секунду поколебался, а затем обнял великого князя и добавил: — Знал бы ты, Сандро, как мне всё это надоело — Распутин, политика, склоки, угрозы! Скорей бы наступило Рождество!

Несмотря на то что едва начался декабрь, над большим катком, залитым на Марсовом поле, царила атмосфера предстоящего Рождества. Разноцветные электрические гирлянды, духовой оркестр, звонкие крики продавцов бубликов и горячего чая да ещё лёгкий снежок, осыпающий непокрытые головы катающихся, — всё это создавало неповторимую атмосферу беззаботности и веселья.

Заразился этой атмосферой и Денис Васильевич, медленно прогуливавшийся вдоль самой кромки льда Когда то и он, ещё будучи гимназистом, больше всего на снеге любил эту загадочно-радостную рождественскую атмосферу. И до чего жаль, что у него до сих пор нет дочери, которую бы он, взяв за руку, мог приводить на каток, чтобы с улыбкой следить за её первыми, неуверенными шагами по блестящему тёмно-синему льду!

Разнежившись от подобной мысли, Денис Васильевич с преувеличенным энтузиазмом приветствовал подкатившего к нему Кутайсова. Журналист был одет в серые спортивные брюки, заправленные в полосатые гетры, толстый вязаный свитер и ярко-белый шарф.

— Что же это вы без коньков, а? — весело заговорил он, пожимая руну уминающегося Винокурова. — Стыдно, дорогой, Денис Васильевич, стыдно!

— В чём мы меня упрекаете?

— Ну, как же… Что я вижу перед собой на катке? Солидного господина в шубе и с тростью, к которому так и хочется обратиться «ваше сиятельство».

— Ну и что из того? Обращайтесь, я не возражаю.

— Вы же всего только профессор, — не унимался журналист, — причём далеко не старый. А, хотите, я покажу вам бодрого старичка академика, который нарезает круг за кругом с таким усердием, что и мне за ним не угнаться?

— Когда вы назначали мне встречу, то не упомянули ни про какие коньки.

— Ну и что — их можно взять напрокат вон в том бараке, и там же оставить вашу шубу.

— Да, но ведь и катался я последний раз едва ли не в вашем возрасте, — с весёлой досадой отвечал Денис Васильевич. — Зачем же позориться перед юной дамой?

— Это серьёзное возражение, — согласился Кутайсов, лихо повернувшись вокруг собственной оси.

— Зачем вы просили меня устроить эту встречу, если я обо всём уже рассказал по телефону? — доставая портсигар и закуривая папиросу, спросил Винокуров.

— А затем, что дело плохо, — становясь серьёзным и прекращая перебирать ногами, отвечал журналист. — Ефимыч, чёрт бы побрал этого ненасытного фавна, разозлён не на шутку и теперь рвёт и мечет, требуя, чтобы я привёл к нему вашу прелестную фрейлину.

— Но это невозможно!

— Сам знаю. Но если я этого не сделаю, то он может принять свои меры.

— Какие ещё меры? И что он может сделать? — забеспокоился Винокуров.

— Да всё что угодно! Наш «святой старец» ведёт себя подобно Нерону, словно бы испытывая — есть ли предел человеческой мерзости и вседозволенности. Так что нам с вами надо спасать прелестную мадемуазель Васильчикову от его мерзопакостных поползновений... Где она, кстати?

— Кажется, вон туда подъехала её карета, — близоруко прищуриваясь, отвечал Денис Васильевич, указывая тростью в сторону Лебяжьей набережной.

Действительно, минуту спустя из указанного им экипажа выпорхнула стройная женская фигурка в длинной чёрной юбке, короткой чёрной шубке с белым горностаевым воротником и белой меховой шапочке. Пряча руки в белую горностаевую муфту — под цвет воротнику — и бодро скрипя снегом, молодая женщина быстро пошла по дорожке, направляясь к ним.

— Чёрт возьми! — восхищённо выдохнул Кутайсов, поправляя свой шарф. — Нет, Ефимычу мы такое сокровище ни за что не отдадим!

Денису Васильевичу крайне не понравилось это фривольное замечание, однако он сдержался.

— Здравствуйте, Елизавета Николаевна, — снимая шапку и нежно целуя вынутую из муфты тёплую ручку, церемонно поклонился он. — Позвольте представить вам Сергея Алексеевича Кутайсова. Прошлый раз у вас не было возможности толком с ним познакомиться.

— Очень приятно. — И фрейлина, отняв у него руку, протянула её журналисту.

— Целовать не буду, иначе могу растянуться прямо у ваших ног, — шутливо заметил тот, подъехав поближе и ограничиваясь рукопожатием. Да и не все обучены таким галантным манерам, как наш дорогой Денис Васильевич. Кстати, а мы не могли видеться с вами ещё раньше — на придворном балу?