День 26 августа начался в 7 утра с пяти пушечных выстрелов с батареи Раевского, оповестивших всех собравшихся на поле о начале торжественного празднества. Утренняя литургия в главном соборе Спасо-Бородинского монастыря закончилась к десяти часам, после чего Государь пешком прошёл около версты до батареи Раевского, на всём протяжении пути приветствуемый своими верноподданными. Здесь его уже ждало множество приглашённых гостей, — особенно выделялись дамы в белых платьях и группа потомков героев Бородинской битвы, среди которых имелось немало приближённых ко двору лиц. В походном шатре был отслужен коленопреклонённый благодарственный молебен по поводу «избавления от нашествия двунадесяти языков» и вознесена «вечная память» героям войны 12-го года. Грянул салют из восьми орудий, а на всех ближайших церквах одновременно зазвонили колокола.

Царское семейство вошло в ограду памятника Бородинской битвы, где генерал-адъютант Дурново в качестве старшего по званию из потомков героев Бородина возложил на могилу Багратиона юбилейную медаль, на одной стороне которой был выбит профиль Императора Александра I, а на другой надпись: «Славный год сей минул, но не пройдут содеянные в нём подвиги (1812—1912)». После ухода царской семьи венки на могилу Багратиона возложили французские делегации.

Затем вновь состоялся торжественный объезд войск, завершившийся церемониальным маршем. После этого Государь отбыл в Ставку обедать вместе с приглашёнными гостями, общее число которых достигало полутора тысяч человек. Но уже в четыре часа дня Государь, встреченный хлебом-солью, прибыл в деревню Горки, где сто лет назад находилась ставка Кутузова. Последовал осмотр ряда памятников, а к пяти часам дня Государь приехал на Шевардинский редут, где его ждало множество высокопоставленных лиц, среди которых были председатель Совета министров Коковцев, председатель юбилейной комиссии по торжествам генерал Глазов, а также генеральный консул Французской республики.

Как известно, французы не успели соорудить собственный памятник, поэтому взорам собравшихся предстал лишь макет в натуральную величину, сделанный из дерева и гипса. Это огромный серый обелиск, с вершины которого взмывает орёл. Надпись предельно скромна: «Aux morts de la grande armee»[9]. У подножия будущего памятника сгрудилось множество венков от всех французских частей, участвовавших в битве, а также серебряный венок от русской армии с надписью «Доблестному противнику». Было много представителей французской молодёжи, которая при виде Государя восторженно кричала: «Да здравствует император!», на что русские участники торжества отвечали криками: «Да здравствует Франция!» Вечером началась католическая траурная месса.

Знаменательный день закончился для Государя в его Ставке, где перед ним выступила духовная капелла Иванова и оркестр Александровского военного училища. Последней из прозвучавших мелодий был государственный гимн «Боже, царя храни!».

В заключение нашего отчёта о столь знаменательном дне мы не можем не упомянуть об одном, крайне опасном инциденте, который мог бы омрачить все торжества. Дело в том, что вышеупомянутый проход царского семейства в ограду памятника Бородинской битве пришлось отложить на целых пятьдесят минут. Один из солдат случайно обнаружил заложенную в основании часовни «адскую машинку» с часовым механизмом. Участвовавшие в торжествах и потому немедленно прибывшие на место сапёры сообщили, что взрывное устройство было полностью готово к применению, однако часы оказались не заведены. По всей вероятности, в последний момент неизвестного злоумышленника кто-то вспугнул, и он не успел запустить в действие пружины своего дьявольского замысла.

Полиция проводит расследование, и уже нашла нескольких очевидцев, которые рассказали о том, что неоднократно видели возле часовни какого-то солдата, «по виду похожего на француза», то есть черноволосого и смуглого. В данный момент ведутся активные поиски злодея...

Два года подряд — в 1912 и 1913 годах Российская империя помпезно, но словно бы напоследок праздновала свои исторические торжества, поскольку уже в следующем, 1914 году началось неумолимое скольжение к пропасти!

В конце того же 1912 года, исколесив почти всю Европу, за исключением Италии (Елена была там во время своего первого свадебного путешествия с Филиппом, поэтому не хотела будить ещё свежие воспоминания), супруги Винокуровы оказались в Лондоне. Они старательно осмотрели главные достопримечательности древней британской столицы — полюбовались на часовых в медвежьих шапках у Букингемского дворца, посетили здание английского парламента и побывали в Тауэре. Но самые неожиданные впечатления ждали их на Трафальгарской площади.

— Ты узнаешь того господина, который смотрит на колонну Нельсона с таким оценивающим видом, словно бы сравнивает её с Александрийским столпом? — спросила Елена.

— Нет, — прищуриваясь, отвечал Денис Васильевич. Зрение у него было заметно хуже, чем у жены, поэтому он уже привык к тому, что она всё замечала первой.

— А ведь это наш старый петербургский знакомый — следователь Гурский.

— Макар Александрович? Не может быть! Откуда ему здесь взяться?

— А вот сам подойди и спроси.

Денис Васильевич оставил жену и быстро приблизился к господину, одетому в классический английский макинтош и сдвинутую на затылок шляпу. И чем ближе он подходил, тем больше убеждался в том, что его жена была права. Поэтому Винокуров даже не стал заглядывать в лицо этого человека, а остановился сзади и весело произнёс:

— А я-то думал, что больше всего в Лондоне вас заинтересует Бейкер-стрит!

Гурский быстро обернулся и с улыбкой протянул Винокурову руку.

— Здравствуйте, Денис Васильевич.

— Но какими судьбами, Макар Александрович? Я бы глазам своим не поверил, если бы не жена.

— Да всё очень просто. На прошлогоднем конгрессе и познакомился с профессором Ферингтоном, и мы так понравились друг другу, что этот джентльмен пригласил меня к себе в гости. Прошёл год, я получил долгожданный отпуск и, как видите, решил воспользоваться его любезным приглашением. Сегодня вечером я ужинаю у него.

— Не забудьте поздравить с присуждением Нобелевской премии по физиологии и медицине за прошлый год, которую профессор Ферингтон разделил с нашим соотечественником — Иваном Ильичом Сечниковым.

— Это уж непременно, — согласился Гурский, а потом вдруг добавил: — Не хотите пойти со мной?

— А это удобно? — засомневался Денис Васильевич. — Ведь приглашали вас одного. Кроме того, я здесь с супругой...

— Которая уже устала ждать своего забывчивого муженька и вынуждена лично напомнить о своём существовании, — раздался за его спиной весёлый женский голос.

Денис Васильевич порывисто улыбнулся и с виноватой улыбкой взглянул на подошедшую Елену.

— Очень рад вас видеть, сударыня, — снимая шляпу, галантно поклонился Гурский.

— How do you do, Макар Александрович?

— Неплохо, неплохо.

— Так, и о чём вы тут говорили?

— Макар Александрович приглашал меня на ужин к профессору Ферингтону, — ответил Винокуров, — однако я вовремя вспомнил, что сегодня вечером мы собирались и театр.

— О, какие пустяки. Конечно, тебе следует провести вечер в обществе нобелевского лауреата.

— А что будешь делать ты?

— А я отправлюсь смотреть восковой кабинет мадам Тюссо. Ты же категорически не захотел туда идти, а мне весьма любопытно. — Действительно, Денис Васильевич, у которого с юности остались самые неприятные впечатления от подобного рода зрелищ, очень прохладно отнёсся к мысли о посещении одной из самых известных лондонских достопримечательностей и всячески пытался отговорить жену. — Так что этот вечер, мой дорогой, — весело закончила Елена, поглаживая мужа по руке, — мы проведём раздельно, благодаря чему я впервые почувствую себя надоевшей женой, чьё общество муж предпочёл виски и сигарам.